Врата в преисподнюю

Бондарь Олег Никитович

— Что случилось? — деланно спокойным голосом, потому что душа во время маневра успела проскользнуть в пятку, спросил я.

Второй раз я видел Татьяну такой разъяренной.

В первый — когда она на лекции громила своих оппонентов. Только тогда была этакая благородная злость, одухотворенная идеей. Сейчас же весь крутой нрав женщины должен был выплеснуться на мою бедную головушку. Судя по ее виду, рассчитывать на то, что удастся выйти из схватки невредимым, не приходилось.

И все же, мне повезло.

Татьяна была интеллигентной женщиной, воспитание сумело пересилить

эмоции. Некоторое время она сидела молча, неистово сжимая побелевшими от напряжения руками руль, затем как-то сразу резко расслабилась и даже попробовала улыбнуться. Но улыбка вышла ненатуральной, я бы даже сказал — злой. А голос, каким женщина заговорила со мной, был сухим и холодным. Такими голосами учителя в школе отчитывают провинившихся учеников.

Слова звучали отрывисто и жестко.

— Андрей, у меня нет желания ругаться с тобой, но, если ты еще раз назовешь меня папенькиной дочкой, нам придется сразу же расстаться. К твоему сведению, мой отец, невзирая на все его звания, ни разу даже пальцем не пошевелил, чтобы помочь мне в карьере. Я всегда всего добивалась только своими силами… Так что, учти на будущее, если хочешь, чтобы у нас сохранились хорошие отношения…

Возможно, она была и права, только я не чувствовал себя нашкодившим школьником, чтобы выслушивать подобные нотации. К тому же, задирался я не больше, чем она.

— То же самое могу сказать по поводу колких замечаний о даме моего сердца…

В салоне воцарилось напряженное молчание. Атмосфера была такой, что, казалось, для примирения не осталось ни малейшего шанса. У нас обоих оказались жуткие характеры, что грозило погубить дело на корню.

Умней все же оказалась Татьяна.

Она громко рассмеялась, притом, совершенно искренне, порылась в бардачке и вытащила оттуда плоскую пластиковую бутылку.

— Отхлебни, остынь и успокойся.

— Только с тобой вместе.

— Я же за рулем…

— Каплей больше, каплей меньше…

— Ладно.

Татьяна достала два одноразовых стаканчика и разлила понемножку напитка, который, судя по этикетке, был ни чем иным, как водкой знаменитого поставщика двора Его Императорского Величества господина Смирнова. Не знаю, правда, чьего разлива, но после редакторского "Наполеона" водка показалась мягкой и приятной на вкус.

— Будем считать, что выпили мировую… — сказала Татьяна. — Хотя, по поводу твоей дамы сердца разговор предстоит особый.

— Не вижу повода.

— Зато я вижу. Дело в том, что она поедет с нами.

— Никогда! — решительно заявил я.

— Поверь, я это делаю не для того, чтобы тебе насолить, — оправдывалась Татьяна.

— Тогда зачем? — вспылил я.

— Есть две причины. Первая — у тебя не будет впоследствии возможности укорять меня, что я разбила твою семейную жизнь…

— По-моему, эту тему мы уже обсосали. И, мне кажется, я засиделся в машине. Если не возражаешь, дальше я пойду пешком…

— Как хочешь. Но неужели не выслушаешь второй причины?

— Думаешь, она что-то изменит?

— Ты же взрослый человек, должен понимать, что приехала я в такую даль не ради романтического приключения. Я приехала потому, что меня заинтересовали подаренные тобой снимки. Без тебя я в указанное место добраться не смогу. Но мне предстоит отправиться в путь с совершенно незнакомым мужчиной. Я должна побеспокоиться о собственной безопасности. В данном случае, мне кажется, лучшей страховкой от твоих притязаний, а в том, что они будут, я не сомневаюсь, станет присутствие этой легкомысленной дамочки. Помешать моей работе она не сможет, а тебя будет сдерживать…

— Глупая… — сказал я и открыл дверцу. Но, конечно же, никуда не ушел. Закурил сигарету. Отхлебнул из горлышка глоток водки.

— Ладно, поехали.

У меня оставалась призрачная надежда, что Рыжая нас не дождется. Мало ли какие у нее могут быть дела…

Глава четвертая

Конечно же, Рыжая никуда не делась. Она добросовестно ждала нас за тем же столиком, где мы ее оставили. Рядом с ней находилась большая спортивная сумка. Оказывается, за те несколько минут, что девчонки общались без моего присутствия, они успели обо всем договориться.

Мне оставалось смириться и воспринимать происходящее, как должное.

Да и чего ломаться?

Так, пожалуй, даже интереснее получается. Все какая-то интрига. И еще непонятно, кому Татьяна хуже сделала…

По большому счету я против Рыжей ничего не имел, и еще утром приветствовал бы возможность романтического путешествия с неприхотливой симпатичной малышкой. Упрямство мое базировалось на каких-то нелепых фантазиях, порожденных воспаленным алкоголем сознанием. Рассчитывать на серьезные отношение с самодовольной столичной гостьей было бы несусветной глупостью. Слишком разного мы полета. А если суждено мимолетное приключение, вряд ли что-то сможет ему помешать. Все мы ходим под Богом…

Даже для японского вездехода дорога оказалась серьезным испытанием. Ухабистая брусчатка, развороченная гусеницами тракторов, больше походила на испытательный полигон для бронетехники, нежели на проезжую часть.

Мне жалко было смотреть на мучения Татьяны, ей, вероятно, впервые в жизни приходилось водить автомобиль по столь неприспособленным для этого местам.

Японское чудо то и дело содрогалось, жалобно поскрипывало всеми составными, словно умоляя бессердечных людей смилостивиться и не подвергать его безжалостному разрушению.

По лицу Татьяны непрерывными ручьями струился пот, она была напряжена до предела, только это мало помогало. Объезжая одну яму, она неминуемо попадала в другую. Иначе на этой дороге нельзя было никак.

Так что продвигались к цели мы очень и очень медленно. Солнце уже клонилось к закату, а мы не одолели и половины пути.

Наконец, Татьяна не выдержала, свернула к посадке, остановила автомобиль.

— Все, больше не могу. Перекур.

Мы выпили кофе из термоса и закурили. Рыжая вела себя на удивление тихо и скромно. Не приставала с глупыми вопросами, не трепалась о всякой ерунде. Похоже, она чувствовала себя не в своей тарелке, оказавшись в непривычной среде, и я молил Бога, чтобы такое состояние продлилось у нее как можно дольше.