Врата в преисподнюю
Шрифт:
Потанцевав, мы с Веркой, пардон — Вероникой, именно так она настаивала, чтобы ее называли (тлетворное влияние творений супругов Голон — налицо), за стол не вернулись. Воспитанная в лучших традициях сельского гостеприимства, женщина считала, что обязана показать заезжему гостю местные достопримечательности. Я, естественно, против окультуривания программы не возражал.
В результате, мы, миновав уже знакомый мне фруктовый сад, оказались на том же злополучном месте на берегу реки, где некогда так бесславно развивались мои отношения с невестой фермера.
Оставалось надеяться, что прошлые мои неприятности являются исключением, а, отнюдь, не правилом.
— Красиво здесь… — расслабленным романтическим голосом произнесла Вероника. — Не правда, ли?
Закат и вправду был чудесен. Даже — изумительный. Лучи заходящего солнца окрасили тучи в багровые тона, и зарево вселенского пожара отражалось в спокойных водах никуда не торопящейся реки.
Однако мне было не до длинных прелюдий.
— Тебя муж не хватится? — спросил с тревогой, совсем не к стати вспомнив почти осмысленное выражение на лице у заведующего фермой.
— Не думаю… — бойко, но, как мне показалось, не совсем уверенно ответила женщина. — По-моему, он уже того… Готовченко… А ты что, его боишься?
О, женщины!
Глупейшие создания…
Или, как там сказал поэт?
Нет, не помню…
— "Боюсь" — не то слово. Вернее сказать — опасаюсь. А это — разные понятия, — надоумил непутевую Веронику.
— Вообще-то, ты прав. Он меня к каждому быку колхозному ревнует. Я даже из-за этого на ферму ходить перестала…
Трудно было понять, шутит она или говорит серьезно?
— Тогда, может, вернемся?
— Ну что ты… Мне с тобой так интересно… Ты такой умный…
Ее руки обхватили меня за плечи, и наши губы слились в долгом сладком поцелуе.
Больше никакие тревоги и опасения меня не волновали…
Мы уже приводили себя в порядок, когда над оврагом, местом нашего уединения, зашуршала трава и послышались чьи-то шаги. А вскоре, мы едва успели испугаться, сверху нарисовалась довольная физиономия Федькиного шафера.
— Ну ты, мужик, и даешь… — довольно загоготал он. — Прямо кобель какой-то…
За его спиной раздался нервный повизгивающий смешок, и я убедился, что моя недавняя подруга Лара таки добилась своего.
— Уж чье бы мычало… — вяло огрызнулся я, выбираясь из оврага.
Игорь был настроен благодушно. Одной рукой он поддерживал Лару за талию, другой сжимал горлышко бутылки, распить которую собирался явно не с нами.
— Ты бы, Верка, линяла поскорей отсюда. Там твой мужик уже всем морды бить собрался…
— Стуканул кто-то? — наивно поинтересовалась женщина, чем вызвала еще один раскат хохота.
— Да тут и стучать не нужно. Ежу и тому понятно, куда вы смылись. Конспираторы… Цветочки они пошли собирать…
Чем больше развлекался Игорь, тем скверней становилось у меня на душе.
Вероника тоже сникла, сделалась непривычно тихой и сосредоточенной. Она еще раз расправила платье, тщательно повыдергивала прилипшие к нему травинки.
— Я, наверное, пойду… — потухшим голосом, ни к кому конкретно не обращаясь, сказала она и унылой походкой поплелась на звуки едва достигающей сюда веселой музыки.
Мне тоже в оставшейся компании делать было нечего и, немножко выждав, я отправился вслед за ней.
Меня еще тешила робкая надежда, что, авось, и на этот раз все образуется…
Не долго.
Очень скоро пришлось убедиться, что серьезных неприятностей не избежать.
Лишь только узкая крученая тропинка свернула в тень густого дикорастущего кустарника, передо мною возник пресловутый Петр Тимофеевич, собственной персоной, притом, в самом свирепом своем обличии.
Его дикое "мать-перемать" в момент всколыхнуло округу и, не успел я слова молвить в свое оправдание, тяжелая сучковатая дубинка смачно соприкоснулась с моим лбом.
Наверное, природа наградила меня очень прочной черепушкой. От тяжелого удара она не раскололась, уподобляясь грецкому ореху, и, хотя я на некоторое время потерял способность видеть и слышать, душа, все же, не спешила расставаться с бренным телом и улетать на преждевременное рандеву с прародителями.
Правда, осознал я это далеко не сразу.
Когда утерянные чувства начали постепенно возвращаться, я понял, что лежу на траве. Что-то больно вдавилось в щеку, и не было никаких сил повернуть голову, дабы избавиться от неприятного ощущения.
Потом вернулись звуки.
Они поначалу были очень далеки от реальных. Голова гудела, словно вибрирующий колокол. Я даже подумал, что если так поют ангелы, то голоса у них совсем не ангельские…
Дальше сработала некая настройка и сквозь заунывный звенящий фон я смог различить шуршание веток над головой и ощутить телом прикосновение легкого осеннего ветерка. Слух также уловил шаги топчущегося рядом человека, возможно, не одного.
А, когда послышались голоса, я окончательно убедился, что пребываю еще на этом свете…
— Да… Здорово ты его огрел, Тимофеич…
По тембру и характерной расстановке слов я узнал Андрея Павловича. Видеть, правда, его не мог, отяжелевшие веки мне еще не подчинялись.
— Я что… Разве ж я хотел? — всхлипывая, оправдывался зав. фермой.
— Он живой хоть?
— Дышит, вроде…
Шершавая ладонь прикоснулась к моей шее.
— Живой, да не жилец… — резюмировал председатель, и мне стало, по-настоящему, плохо.
— Хреновые твои дела, Тимофеич, — между тем, продолжал Андрей Павлович. — Убийство, конечно, тебе не пришьют, но нанесение тяжких телесных увечий со смертельным исходом… К тому же, он — журналист! А, по нынешним временам, это, ох как, отягчает. Могут даже политику припаять…