Врата в Сатурн
Шрифт:
Кроме радиостанций с множеством каналов, «Кондоры» оснащены «ближней связью», для переговоров в непосредственной близости, до десяти метров. Устройства эти действуют по инфракрасному принципу и, кроме ограничений по дальности, требуют от переговаривающихся повернуться лицами друг к другу. Именно это и проделал Леднёв, когда мы отдалились от «омаров» метровна сорок — дальше не позволяли натянутые перила. Прежде, чем начать разговор, он постучал согнутым пальцем по левой стороне гермошлема — на принятом у работников Внеземелья языке жестов это означает просьбу отключить радиосвязь. Я не особенно даже удивился — наоборот, ожидал чего-то подобного после отповеди Димы насчёт идеи спуска в Дыру. Дело в том, что астрофизик буквально бредивший этой идеей, за сутки до нашей вылазки принялся досаждать мне уговорами. Я каждый раз отвечал категорическим отказом, предлагая обратиться за разрешением к Диме. А лучше — прямо к Леонову, чтобы сразу снять все вопросы…
Леднёв, конечно, ни к кому обращаться не стал, и я решил, было, что он смирился с неизбежностью. Как бы не так — оказывается, он просто решил отложить решающую попытку на самый последний момент. Который, как раз сейчас и наступил.
— Валер, если ты о Дыре, то не трать слов понапрасну. Начальство скомандует — полезу и тебя с собой возьму, нет — извини, ничего не получится.
Тяжкий вздох астрофизика прорвался даже через инфракрасный канал связи.
— Лёш, ты… ты просто не понимаешь! Мне необходимо хоть краешком глаза туда глянуть — и убедиться, что «зеркало» нам не привиделось. Сам ведь знаешь, орбита «Лагранжа» имеет такой наклон, что сверху туда не заглянешь. А знать необходимо, на этом вся моя программа исследований построена!
Кто бы сомневался, хмыкнул я — про себя, конечно. Леднёву, астрофизику по специальности, ьредящему тахионной физикой нет никакого дела до ледорита, подлёдного океана и прочих планетологических загадок Энцелада. А вот вмороженный в толщу льда «звёздный обруч», да ещё и с постоянно действующим «тахионным зеркалом» — его тема, тут он в лепёшку готов расшибиться…
— Это же не последний полёт за водой. — рассудительно ответил я. — В графике следующая вылазка стоит через три дня. Поговори с Гарнье, если тебя поддержит, Архипыч не станет возражать. А я со своей стороны готов, пусть только дадут добро!
— Я же говорю: ничего ты не понимаешь! — в голосе собеседника прорезались нотки отчаяния. — Сейчас Гарнье даже мысли не допускает, что во льду может оказаться действующий «обруч», но стоит только заикнуться об этом — он тут же подгребёт тему под себя, а мне, в лучшем случае, позволит постоять сбоку. А то и вовсе отстранит он исследований, полномочия у него есть… Усадит за регулярные наблюдения — и привет!
Я пожал плечами, но жёсткий панцырь «Кондора» свёл эффект от этого жеста на нет.
— Опасаешься за свой приоритет?
— Нет… то есть, не совсем. Видишь ли, ваша Лида писала… я сам толком не понял, но у неё были какие-то сомнения насчёт Гарнье.
Эк его припекло, подумал я. Вообще-то понять можно — ещё на Луне, на станции «Ловелл» за Гарнье замечалось что-то такое… не могу толком сформулировать, но уже тогда я предупреждал Юльку не делиться своей гипотезой с французом, который, как я искренне полагал, может присвоить её себе. Юлька, между прочим, меня послушала и передала информацию на «Лагранж», Леднёву. И вот — «эта песня хороша, начинай сначала…»
— Лёш, ну помоги! — не сдавался астрофизик. — Димка тебя послушает. Всего-то нужно — заглянуть на несколько минут в Дыру, ну, может, спуститься немного, чтобы поставить датчики не здесь, на краю, а прямо на стены колодца! А я по их показаниям разберусь, что к чему, и уж тогда доложим!
Теперь голос астрофизика звучал просительно, даже заискивающе. Как бы не наделал глупостей, забеспокоился я — до края Дыры метров тридцать, долго ли отстегнуть карабин поводка и, оттолкнувшись посильнее, взлететь над отверстым жерлом гигантского колодца? С него, пожалуй, станется…
— Ладно, убедил. — ответил я. — Попробуем уговорить Диму. Но учти: если он откажет — чтобы никакой самодеятельности. Лады?
— Лады! — весело отозвался Леднёв. — Вот увидишь, он согласится!
Это был неравный спор. Дима искренне полагал, что в оппонентах у него дымящийся от энтузиазма молодой учёный, настоящий «полупрозрачный изобретатель» (спасибо братьям Стругацким за ёмкий образ!) и восемнадцатилетний «юный космонавт», дорвавшийся до настоящих подвигов. На самом же деле вчерашнему выпускнику московского ВУЗа, тоже не чуждому научному энтузиазму, противостоял шестидесятилетний дядька, набравшийся цинизма, жизненного опыта и умения вести споры в девяностые годы «той, другой» реальности — с их нравами, предельно далёкими от любой романтики, кроме, разве что, тюремно-бандитской.
К тому же, здесь ещё не окончательно изжит романтический взгляд на допустимость риска ради науки — не то, что в оставленном мной двадцать первом веке. Там любое мероприятие, связанное хотя бы с малейшей опасностью обкладывается таким количеством ограничений и требований, что либо теряет смысл, либо становится настолько затратным, что проще от него отказаться, заменив реальные, «живые» действия компьютерным моделированием. Здесь не так — в почёте «Девять дней одного года», физики, полярники и акванавты, готовые рисковать собой и другими ради научного прогресса и светлого будущего человечества. И, конечно, работники Внеземелья — и в их числе мы трое, — располагаются в этом списке на почётной первой строчке.
Так что предсказать результат дискуссии было нетрудно. К чести нашего артековского вожатого стоит отметить — сдался он далеко не сразу…
— Ты хоть осознаёшь, что предлагаешь? Леонов, как узнает, что мы сунулись в Дыру — оторвёт головы всем троим, начиная с меня, как со старшего. А потом добьётся, чтобы нам навсегда запретили работать во Внеземелье!
Тёмный светофильтр, защищающий лицо от отражённого ледоритом света, надёжно скрывал его и от наших взоров. Возможно, подумал я, Дима нарочно его опустил, предвидя эмоциональную дискуссию — ведь реальной необходимости в такой мере предосторожности здесь, в скольких-то там миллиардах километров от Солнца нет. Что ж, даже если и так –воображение у меня достаточно богатое, чтобы дорисовать картину во всех подробностях…
Леднёв, в отличие от Димы, опускать светофильтр не стал.
— Не трусь, с Алексеем Архиповичем я сам поговорю, ничего он тебе не сделает!
— Ты договоришься, так я и поверил! — огрызнулся Дима, явно задетый походя брошенным обвинением в трусости. — Так же, как договаривался насчёт этого полёта?
Тут он был прав. Валера потратил уйму времени и нервов, уговаривая начальника станции позволить ему принять участие в вылазке за льдом. Леонов не соглашался ни в какую, обозвал просителя безответственным авантюристом, пригрозил отстранить от работы и упечь в каюту под домашний арест. И уступил только когда я предъявил инструкцию по эксплуатации новых буксировщиков — конкретно тот её пункт, что прямо разрешал транспортировку пассажира в скафандре на внешнем подвесе и в условиях слабого тяготения. На Энцеладе оно как раз такое и есть — всего сто одиннадцать десятитысячных «же», недаром пришлось подтягиваться к его поверхности лебёдками и крепить буксировщики загнанными глубоко в лёд якорями.