Времена негодяев

Геворкян Эдуард Вачаганович

— Мне вообще нельзя пить, но как же не пить, когда все летит к дьяволу! Одно хорошо — минут пять полежу, сразу как огурчик… Да? Или огурец?

Месроп пожал плечами.

— Понимаю вас, — продолжал Адам, — ученый в роли шпиона — зрелище недостойное. Но вы тоже не на диспут приехали. Не терпится запустить руки в секреты этих психопатов. Но! Вы работаете на вашу креатуру, а я даже не знаю, кто мой работодатель. Что вы на меня так смотрите? Если вашу жену и дочь выкрадут и спрячут, что вы будете делать? Вот я и прыгаю здесь, как блоха на барабане.

Сочувственно вздохнув, Месроп спросил, сколько лет дочке. И в ответ услышал длинную тираду

о том, что современные девицы, если не успевают удрать из дома в шестнадцать лет, то становятся источником неприятностей еще на такой же срок, пока в них ферменты не перебродят. Тем не менее он очень любит свою дочь и ему безумно жаль, что она попала в жернова заговора.

— Старый мир обращается в ничто, — провозгласил он, подняв палец, — а новый мир создают, увы, мерзавцы.

Не услышав ни возражения, ни согласия, он вдруг разгорячился и принялся объяснять Месропу и возникшему на шум Широкоплечему, почему все великие люди неизбежно преступники, даже лучшие из них. В силу своего величия они же великие нарушители этики своей эпохи, и поэтому создают свою мораль, свою этику. И, пройдя через огонь, воду, распятие, мученичество и победу, они как бы осеняют благодатью свое преступление, а общество рано или поздно воспринимает их мораль. Но не становится ли оно тогда обществом мерзавцев?

Широкоплечий неожиданно вмешался в разговор и заявил, что преступность — имманентное свойство человека, ни на что больше в природе не годного. Он выламывается из вечного цикла обновления своей неистребимой склонностью к разрушению и саморазрушению.

Адам героически пялил глаза, но коньяк оказался сильнее. Пробормотав что-то о Валаамовой ослице, он упал лицом в диванную подушку и мерно засопел. Месроп озабоченно потрогал его за плечо, но Широкоплечий посоветовал не беспокоить доктора Адама, а лучше хорошенько выспаться, тем более что завтра сложный день, времени, как ни считай, не остается.

Вернувшись в свою комнату, Месроп обнаружил кресло с Виктором у самой двери, а когда он на миг остановился, соображая, как это спящий передвинулся из одного угла в другой, Виктор открыл глаза и подмигнул ему.

Потом шепотом сказал, что крики Адама разбудили его. Жалко человека, добавил он. Жалко, так же шепотом согласился Месроп, укладываясь прямо в одежде на кровать, только пять лет назад он помнит Адама, или как его там, убежденным холостяком и о наличии жены и тем более взрослой дочки не слышал от него ни слова. «Ага», — только и сказал Виктор.

После того, как Месроп заснул, Виктор поднялся и бесшумно подошел к окну. Пустая улица. Даже если кто-то засел в подъезде, по широкому карнизу можно дойти до угла и спрыгнуть на киоск. Только зачем? Непрошенные гости прекрасно экипированы, и грех не воспользоваться их техникой.

5

В вестибюле его пробрал озноб. Виктору остро захотелось плюнуть прямо на чистый кафельный пол и убежать отсюда. Но Месроп уже миновал лифт и поднимался по лестнице. Обернулся, пробормотал что-то вроде «не робей», и Виктор убыстрил шаги. К своему удивлению, за коробом лифта Месропа он не застал, а шаги доносились откуда-то сверху и издалека. Не мог же за несколько секунд взмыть так высоко? Виктору стало не по себе.

— Э-эй! — негромко позвал он, а потом чуть громче. — Месроп!

Шаги наверху смолкли на миг, потом застучали, быстро приближаясь. Через минуту перед ним очутился запыхавшийся Месроп.

— Что? — испуганно спросил он. — Ты как

здесь оказался?

Виктор пожал плечами.

— Тебя не догнать! — сказал он. — Бежал по лестнице?

— Конечно, — ответил Месроп, — услышал твой крик… Понимаешь, я был уверен, что ты идешь за мной…

— Да нет, — перебил Виктор, — я поднялся сюда, а тебя уже не было, и шаги далеко.

— А-а, — начал Месроп и осекся, округлив глаза.

— Погоди, — шепотом сказал он, — кто же это тогда за мной шел?

Они молча смотрели в глаза друг другу, и Виктор понял, что у Месропа такое же острое желание дать ходу отсюда и чтобы на улицу Занаду больше ни ногой. Но тут в глазах Месропа появились знакомые искры, он упрямо набычил голову и махнул рукой.

— Нас на испуг не возьмешь! Подумаешь, мелкая чертовщина! Я и не такого навидался в…

— Где? — спросил Виктор, глядя на внезапно замолкшего Месропа.

— Неважно. Пошли, нам на второй этаж.

— А ты с какого спустился?

— М-да… — только и протянул Месроп.

Они медленно пошли по лестнице. Виктор подобрался, ожидая с секунды на секунду нападения, неприятности, словом, неожиданных событий. Но ничего не произошло. На втором этаже двери двух квартир были заложены кирпичом. Кляксы раствора прикипели к полу. Дверь третьей квартиры открыта, вернее, и двери никакой не было. Пройдя светлым коридором, через несколько метров оказались в большой комнате, пол которой был устлан поролоновыми листами. Судя по следам на стенах, перегородки в квартире снесли. На противоположной стене сиротливо торчал умывальник, а рядом белел писсуар.

— Нам туда, — махнул в сторону сантехнического устройства Месроп.

Рядом с раковиной находилась маленькая, неприметная, в цвет штукатурки, дверь. Месроп подошел к ней, потом стесненно хихикнув, помочился и умыл руки. Приглашающе кивнул в сторону умывальника, а заметив, как у Виктора полезли брови на лоб, опять хихикнул и сказал, что ритуальное очищение может принимать совершенно будничный характер и он очень советует найти в себе силы, а лучше — мочу, иначе просто не откроют дверь.

Виктор спокойно расстегнул ширинку. Ритуал — это святое, и лучше следовать ему, а не упираться. Видал он штуки и почище. Однажды ему пришлось участвовать в ритуальном погребении любимой канарейки главаря не то секты, не то банды, окопавшейся под Курском. Самое забавное, что шкатулку с канарейкой ежедневно выкапывали, дабы после мощного возлияния в очередной раз, под всеобщие рыдания, заламывание рук и громкий стон, проводить в последний путь. Менее забавно было то, что отказавшихся участвовать в тризне немедленно убивали и закапывали на том же холме, где покоилась усопшая птичка.

За дверью их ожидал короткий коридор, и упирался он в лестницу.

— Опять, — пробормотал Месроп, — в прошлый раз ее вроде бы…

Оглянулся на Виктора, словно проверяя, на месте ли он, а потом негромко сказал, что лестницы ему здесь не нравятся, все время ждешь подвоха.

Виктор оценивающе посмотрел вверх — полтора десятка ступеней и еще одна дверь. Он обошел Месропа и стал медленно подниматься. На последних ступенях его вдруг пронзила уверенность в том, что Ксения где-то рядом, и на миг показалось, что он все еще распят на арфе, а Ксения и дед Эжен поднимаются к нему, чтобы отвязать, а потом вылезут невесть откуда Тит и Бурчага, схватят их и замотают лица, но тут вдруг возникнет черная жужжащая медуза, протянет щупальца к негодяям и столкнет вниз, а потом рассыплется мошкарой, растает…