Времени нет
Шрифт:
Я не смог вспомнить, сколько лет назад был на Олимпийском в последний раз.
Это произошло уже после капитальной реконструкции, готовившей стадион к Чемпионату Европы по футболу. Случайное решение, случайный матч. Я не смог даже вспомнить, какие команды играли: не определившись, за кого болеть, я просидел матч, болея просто за хороший футбол. Но тогда, поднимаясь на свой ряд, я не испытывал такого трепета, как сейчас, — я, собственно, проходил через внутренность стадиона на футбольном поле. Казалось, кто-то вот-вот ухватит меня за локоть и пригрозит
Но за локоть никто меня не схватил. И вот стальные ворота — позади, под ногами — расчерчена на полосы красная беговая дорожка, над головой — сотни прозрачных куполов крыши, за плечами — прямоугольные пятна голубых, кремовых и янтарных кресел (в одном из них сегодня вечером будет сидеть Капитан), и — как на ладони — зеленое поле, рядом с которым соорудили сцену и одели ее в черное и желтое.
Ну что ж. Я крепко схватил руль, одну ногу закрепил на самокате, другой оттолкнулся.
Самокат уехал из-под меня, и я остался сидеть на дорожке из резиновой крошки и полиуретана.
Я отряхнул штаны и снова стал на самокат.
В этот раз мне удалось проехать несколько метров, но потом он снова улетел вперед сам. Правда, теперь мне, хоть и чуть-чуть, но удалось удержаться на ногах.
Не страшно. Я снова схватил руль.
— Это как игра на семиструнной гитаре — не так просто, как кажется, — Орест лихо затормозил рядом с мужчиной, который и на однострунной не смог бы.
— Это как нормы Конституции, — парировал я, но поняв, что мальчика этим не поразил, умолк. Наверное, у него еще не было уроков правоведения.
— Я покажу, как надо. Попытайтесь стать, как я. Нет! Ногу ставьте не на конец, а наоборот, поближе к рулю. Не отклоняйтесь назад!
У каждого человека свой кувшин терпения, но у учителей он должен быть очень объемным. Орест не уставал повторять, чтобы я не отклонялся назад, а я все пытался вытолкать самокат из-под себя.
Руки временами дрожали, как у запойного пьяницы, желающего устоять на ногах ухватившись за штурвал, — впрочем, мне это чувство было хорошо знакомо. Стремясь удержать равновесие, я чуть не сбил бегуна и раз пять чуть не свалился на самого Ореста.
Когда он решил, что я уже достаточно хорошо справляюсь с равновесием, мы перешли ко второму этапу — к поворотам. На стадионе они достаточно плавные, поэтому эту часть науки мы одолели гораздо быстрее.
Наконец Орест заключил, что пожилой ученик готов ездить самостоятельно, и стал на самокат рядом со мной. Возможно, я был бы неплохим курьером по доставке пищи, чтобы за мое обучение взялся Орест. Движение мы начали осторожно — так что бегун, уже знакомый с моими попытками приручить этот транспорт, поравнявшись с нами, поднял большой палец.
— Еще немного, и папа станет безопасным для других, — сказал он Оресту.
Парень кивнул, и на миг все это стало правдой. Ведь иногда все, что нужно для того, чтобы иллюзия стала правдой, — это вера одного человека.
Что происходит, когда ветер бьет в лицо, рассекает грудь
Оказывается, лететь, не думая о Несостоявшемся — это так просто.
Может, поэтому раньше судьба мешала мне встать на самокат? — Она знала, настолько важным станет тот ветер, что я почувствую здесь, рядом с мальчишкой, который в чьих-то глазах оказался моим сыном.
Стадион размером с Одесскую область сузился до размера морской раковины — и я мог, как маленький мальчик, водить пальцем по ее краям.
И, не в силах сдержать восторг, вырывавшийся из меня, я закричал.
В конце концов для этого крика в городах и существуют оазисы, которые называют стадионами.
Орест оказался не из тех детей, кого может смутить детство взрослого. Не сбавляя хода своего самоката и двигаясь заподлицо со мной, он влил свой крик в мой.
Двое сумасшедших, кричащих и летящих расчерченными дорожками.
Двое птенцов, выпрыгнувших из гнезда.
Такой крик — это иллюзия. Кажется, он всегда с тобой, но на самом деле ты вынимаешь его не чаще, чем покупаешь новую машину. Я сейчас не о крике ненависти, не о крике боли. Я о том, который, раздвигая ребра, позволяет увидеть душу. О настоящем крике. О крике свободы.
Его накопилось во мне достаточно, чтобы наполнить весь город.
5.6
Орест свесил ноги из колонки, вдвое выше его, и звенел на гитаре. Трудно было понять, что блестит сильнее — лакированная противня или глаза. Как он залез на колонку, было не меньшей загадкой, чем то, откуда он взял гитару.
Оставив самокат на краю дорожки, я нашел нераскрытый пакет с питьевой водой и, потянув пол-литровую бутылку, упал на зеленую от кончиков до корней траву. Орест кивнул мне. Ему не хотелось разговаривать — кто разговаривает, когда в руках гитара? Мне не хотелось разговаривать — кто разговаривает, когда, сделав большой глоток, лежит, закинув руки под голову, над ним вечное небо, а рядом рассказывает свои истории гитара?
Неудивительно, что я вздремнул.
Я не был страстным поклонником «Времени нет» — просто рядовой слушатель, который не меняет радиоволну, если ему попадается хорошая песня. А у группы Олеся Мицного было немало хороших вещей. "Фиалку в конверте" я мог после третьей рюмки по памяти спеть в караоке, если туда не набилось достаточно для моего смущения дам. «Времени нет» были живой классикой, помещаемой в хрестоматию, но еще способной собирать стадионы. Такие группы масштабны настолько, что ты любишь их по привычке, в знак признания качества, но вряд ли соберешь из их песен отдельный плейлист.