Времени нет
Шрифт:
— Студенты?
Саша вынул из тумбочки наугад фломастеры двух цветов и протянул Антоненко.
«Он сам еще студент, — подумал Эдем. — Разменял четвертый десяток, но остался таким же юношей, как и те, кому он учит».
Между красным и зеленым Эдем выбрал красный.
— Пока подписываешься, расскажу тебе интересную историю. Как-то два студента из моей кураторской группы сбежали из пары, прихватив с моего стола ключи от краеведческого музея. Не помню, был ли ты в нашем университете: на третьем этаже напротив лестницы у нас под музей отдали часть помещения. В этот день ректор проводит экскурсию для коллег из Днепровского университета. Он ведет их на
Эдем оставил надпись на ноге Саши и, только вернув фломастер, понял, что просто поставил автограф президента.
— В тот же день меня вызывает ректор, — продолжал Саша. — Ну все, думаю, кончились беззаботные дни. Ректор для порядка, конечно, пылает гневом. Выплеснув эмоции, переходит к существу. Мне предложено возместить причиненный ректору моральный ущерб, став вип-агитатором за кандидата в президенты. Я не послал его в жопу по одной простой причине — мне понравилась предложенная им кандидатура. Этим выдвиженцем был ты. Так что запомни: ты победил в том числе и благодаря моей агитации.
Саша засмеялся так мелко, словно пересыпал горох.
— Вот тогда у меня и появилась идея-фикс, что ты ко мне вернешься, — добавил он, не переставая смеяться.
Щелкнула дверь, зашла медсестра с градусником, недобрым взглядом посмотрела на Сашу — и тот быстро стал серьезнее.
— Врач запретил вам принимать посетителей дольше пятнадцати минут, — сказала она, передав пациенту термометра. — До этого у вас еще и отец побывал. Когда я вернусь, чтобы вашего гостя здесь уже не было.
На Эдема она не поднимала взгляда, словно он был глупо.
— И не сделаете исключение для президента? — спросил Эдем.
— Даже для Папы Римского. Разве что вы Господь Бог, гарантирующий, что пациенту не ухудшится.
Не взглянув на Эдема, она вышла.
— Она явно голосовала не за меня. Вот к кому тебе нужно было применить свой талант агитатора, — Эдем удерживал взглядом дверь, словно они могли снова распахнуться. — К чему такая суровость? Что с тобой случилось?
Саша запихнул градусник под гипс и принялся расчесывать ногу. На его лице проступило блаженство.
— В последнее время мне все чаще снится Греция, — сказал он. — А тебе? Вспоминаешь хоть иногда о тех днях?
— Ослепительное солнце, — ответил президент. — И тот момент, когда ты лежишь на корме, катер подбрасывает на волнах, и соленые крошки рассыпаются по телу… — (Это завораживало — вдруг оказаться в чужих, но приятных воспоминаниях.) — Вкус сангрии. Забытые кем-то шлепки, которые только чудом не унесло в море. Тот момент у зеркала, когда ты брился и вымазал меня пеной. Обрубок грязного каната, о котором мы все время бились головой, поднимаясь из трюма.
— Да-а-а-ак, — протянул Саша, и президент сначала подумал, что это из-за его манипуляции градусником. — Этот идиотский канат ужасно бесил, я постоянно его задевал… Иногда замираешь вспомнив какую-то мелочь, и на несколько секунд оказываешься в другом измерении. Главное, чтобы этого не произошло при пробуждении ночью — потому что недосып тогда гарантирован.
Президент с интересом изучал списанные двумя десятками почерков ноги. Саша был популярным преподавателем.
—
— Такие дни не исчезают. Их не вытравить и кислотой. Они отравляют тебя надеждой, что однажды все можно будет повторить.
— Нельзя вернуть прошлое? Ну, конечно, можно… — пробормотал президент и спросил: — Еще слушаешь пластинки?
Саша проверил температуру и положил градусник на тумбочку.
— Странно. Я ожидал, что ты придешь. Прокручивал наш разговор так и эдак. И она все же не сложилась в голове. Обычно я могу продумывать диалог во множестве его вариаций, а тут врезаюсь в бетонный столб при первой же попытке разогнаться. Поэтому скажу сейчас главное, — Саша откинулся на подушки и уставился в потолок. — Ты достиг всего, к чему стремился. Ты получил высший пост в стране и пять лет ей служил. Мы оба знаем, что обратиться на второй срок у тебя не получится. Ты можешь покинуть политику и наконец пожить так, как ты хочешь. Я годами этого ждал. Ждал, пока ты добьешься, чего хочешь. Теперь я предлагаю тебе другую жизнь. Ты заслужил покой и личное счастье. Мы оба заслужили.
Скрипнула дверь. Вошла медсестра, с очевидным намерением выдворить из палаты навязчивого посетителя, но что-то ее остановило. Интуиция подсказала, что в палате разворачивается драма, в которой нет места мелочам и больничным правилам. Она забрала градусника и, даже не проверив его, молча прикрыла за собой дверь.
— Человек не должен убегать от своей природы, Олекса.
Президент потянулся к палке, но Саша схватил его первым. Несколько секунд продолжалась их молчаливая борьба.
— Саша, извини, сегодня я не готов…
Саша отпустил палку. В его глазах умирала вера.
— Зачем пришел тогда? Мог бы просто не ответить на открытку, и нам обоим было бы легче.
— Я случайно встретил твоего отца в лифте. О какой открытке ты говоришь? — но, спросив это, Эдем сразу все понял. Открытка с изображением моря! Та, что сегодня исчезла из президентского кабинета… Рассыпанные пазлы начали понемногу складываться в рисунок.
— Постой, но разве это не приглашение на лекцию?
Конечно, это было приглашение на лекцию. Он снова нашел ответ на вопрос, едва его озвучив. Другую открытку вряд ли бы пропустили. Посланием было изображение, а не текст! Саша вынул рисунок из тумбочки и помахал перед гостем — яхта, похожая на «Калипсо», на фоне скалы. Картинка, которая должна была напомнить президенту о счастливых днях его жизни и привести к Саше. Но Гарда понял, что значит эта открытка, и украл ее прямо со стола. Когда президент собрался в больницу, Гарда попытался не пустить его сюда. Почему в последний момент? Итак, он узнал от Безликого, что здесь лежит Саша. Но при чем здесь Безликий?!
— Почему ты сюда попал? — этот вопрос прозвучал уже не в первый раз.
— Ты и сам как понял, — впервые Саша смотрел прямо: глаза в глаза. — Есть такой грех — сначала я подумал, что это ты приказал.
— Нет, — с ужасом возразил Эдем. — Нет. Нет!
— Вижу, — мягко сказал Саша. — Кто-то из твоих. Испугался, что я стану говорить — и разрушу твою политическую карьеру. Идиоты. Разве я мог бы это сделать?
Гордо. Никаких сомнений это был Григорий Гарда.
— Тебя хотели испугать или убить?