Время бусово
Шрифт:
Речь Гулариха явно не приходилась по вкусу Одакру. Тот сверкал глазами и порывался что-то ответить, но тинг вождей не сельская яр-марка. Тут второй раз слова не дадут, а будешь возмущаться и мешать ходу совета, то и бока намнут, и за дверь дворца выставят, не посчита-ются ни с прежними заслугами, ни с личной доблестью, ни с возрастом. Да и председательствующий не молчит, очередного вождя рода выкли-кивает.
Один за другим выступают вожди племен и заслуженные воины. Сказали свое слово братья и сыновья Германареха, но даже и их мнение чуть ли не поровну разделилось. Чаша весов то в одну, то в другую сто-рону склоняется, но нет ни на чьей стороне перевеса. Подошла очередь высказываться жрецу Одина, старцу Доннеру. Он открыл свою книгу с рунами и молвил тихо, не надрывая голоса, как прежние ораторствую-щие, благо это позволяли ему сделать возраст и сан:
— Знают ли доблестные вои, дети отца Одина, и их вожди о том, что когда-то давным-давно наш род и род русов-славян были едины?
Гул удивления и возмущения был ему ответом: «Не знали и знать не желают о том». Но старого жреца возмущением не сломить.
— Так вот, — продолжил он, — когда-то у нас были общие боги. Воз-можно, боги те и устарели, и одряхлели, как люди, но помните — трево-жить их опасно. Необходимо воздержаться от похода на славян до сме-ны Сварожьего Дня Сварожьей Ночью. Тогда сила славянских богов уменьшится, и можно будет одержать победу. Но до того времени, — потряс он рунической книгой, — победы над славянами не ждите! Их можно побеждать в бою, можно временно занять их земли и города, но все это будет лишь их временное поражение. Знайте о том люди Одина! Помните и ждите!
«Старец Доннер в своей глуши, по-видимому, выжил из ума, что несет такую дурь, — подумал про себя, наливаясь гневом и ожесточени-ем, Германарех, который хоть и продолжал поклоняться Одину, но все больше и больше склонялся к вере в Христа. — Выжил из ума жрец, вот и пророчествует непотребное. Пора ему … к своим богам отправлять-ся». — Подумать подумал, но вслух ничего такого не сказал и, вообще, постарался забыть вещание жреца.
После Доннера слово было предоставлено христианскому еписко-пу Ульфилу Готскому, еще довольно-таки молодому священнослужите-лю христианского Бога, но уже известному среди германских родов тем, что озаботился созданием готского языка и готской письменности, взяв за основу латинский алфавит. Ульфила был, как обычно, в монашеской сутане, черной и тяжелой, доходившей ему до самых пят, с огромным капюшоном, отброшенным на спину, больше похожей на воинский плащ, чем на одежду служителя Бога. И никто не мог бы поклясться своей жизнью, что под сутаной епископа Ульфила не прятались доспехи воина, а в ее складках не затерялся острый кинжал. На могучую грудь епископа, тускло поблескивая серебром, на массивной цепочке с шее свисал крест — символ веры и сана.
— Дети мои, — подняв крест над головой, как до этого ярлы и ко-нунги поднимали свои мечи, призывая соплеменников к вниманию, зычно произнес он, — Христос не любит войну, но если ее избежать нельзя, а ее избежать — мы все в этом убеждены, так как необходимо жизненное пространство, которого мы из-за славян лишены — нельзя, то направим коней своих в земли язычников. К тому же славяне, упорные в своей ереси, недочеловеки и наши извечные враги. На славян! — Потряс он тяжелым крестом. — Драг нах Остен!
— Поход на славян! Поход на славян! — раздалось вокруг многого-лосо. Зазвенела сталь о сталь — эделинги, герцоги и ярлы стучали руко-ятями мечей по железным панцирям. От мощного шума задребезжали стекла в окнах замка.
Вопрос о походе готов на славян был решен к радости Германареха так, как хотелось. «Хвала епископу, — теперь уже удовлетворенно хмыкнул про себя Германарех, — а жрецу Доннеру пора к своему богу… в гости… навсегда». Он подозвал своего постельничего и телохраните-ля, великана Гута, мужа мрачного и безгласного, способного одними руками сломать быку шею, и что-то коротко шепнул ему на ухо. Гут зыркнул маленькими, похожими на свинячьи, глазками в сторону Дон-нера и сладко улыбнулся. А утром в лесу на дне глубокого оврага везде-сущие мальчишки обнаружили труп жреца Одина со сломанной шеей.
— Жаль жреца, — фарисейски расчувствовался Германарех, когда ему было доложено о смерти Доннера, даже глаза потер, словно слезу скупую убирая с них, — стар стал. Видать, оступился старик и упал… Оступился — и шею себе сломал. Надо было не оступаться! — Добавил он уже со скрытой угрозой для слушателей, закрывая тему. Знал — кому нужно, поймут…
Обратил ли кто внимание на двусмысленность слов великого ко-нунга, осталось тайной за семью печатями, но изложенная Германаре-хом официальная версия смерти жреца была всеми принята, и Доннер был погребен в соответствии со всеми почестями, полагающимися жре-цу Одина при его смерти.
ГОТЫ ИДУТ!
Вести о том, что войска готов, под предводительством конунга Германареха овладели Киевом Днепровским, и киевский князь Кий фактически смещен ими с престола, всколыхнули Русколань. Это хоро-шие вести ползут черепахой, дурные же летят на крыльях, как вороны на падаль. Быстро и надолго. Народ, вооружаясь, кто чем мог, толпами собирался на улицах и на торжище, возбужденно обсуждал случившее-ся. Требовал мнения князя и вечевой сбор.
— Что будем делать, князь? — даже не поздоровавшись, с порога спросил Злат, ставший после смерти волхва Златогора старшим жрецом Русколани и волхвом и которого все чаще и чаще как за личный ум и личную мудрость, так и в память о его Учителе и Наставнике величали уважительно Златогоричем, а то и Златословом. — Слышал?!! Враги по-лянскую землю, Куявию вместе с градом Киевом Днепровским полони-ли и бесчестье творят антам-русичам, антам-славянам! Стон стоит по всей земле!
Злату, как и самому Бусу, давно перевалило за пять десятков. Годы посеребрили его власы, стянутые на голове узким кожаным ремешком, который в торжественных случаях и по большим праздникам в честь Сварога сменялся на золотой или же серебряный обруч. Но в этот день было не до золота и серебра. Время, как уже сказали, посеребрило вла-сы, и только курчавая бородка по-прежнему оставалась золотисто-русой. Глаза Злата пылали гневом и жаждой мщения. Рука, державшая посох кудесника, чуть вздрагивала. Видать, в душе волхва творилась буря, которую он сдерживал. Не пристало волхву, как простолюдину, поддаваться страстям и открывать для них пути. Не пристало, но видать не сегодня. Видно было, что Злат спешил, возможно, быстро шел и даже пробежал по ступенькам лестничного пролета, ведшего на второй ярус княжеского терема, где располагался кабинет князя.
— Брат, — стараясь быть спокойным, двинулся к нему навстречу Бус, уже одетый чуть ли не по-походному, в светлой броне и при мече, осталось только алое корзно на плечи набросить, копье в руки — и на коня вскочить, — давай хоть сначала поздороваемся по обычаю наших предков славян, а потом и о делах поговорим.
— Прости, брат! — спохватился запоздало Злат, обнимая Буса в знак приветствия. — Плохие вести сердце жгут, разум мутят!
Они обнялись и троекратно расцеловались. Злат хотел отстранить-ся от брата после приветствия, но Бус придержал его возле себя, похло-пав дланью по широкой спине.
— Хоть, Злат, ты и волхв, но как был воином, так воином остался. Вон как кровь играет. Волхвам так не подобает, не приличествует. Вол-хвы должны быть смиренны и рассудительны, иначе как им с Богами речи вести, думы думать…
Несмотря на то, что Злат с самого юного возраста проявлял инте-рес к тайным знаниям и славянским ведам и готовил себя на путь жреца и волхва, однако по примеру Златогора — волхва и воина, он не чурался воинского мастерства. Знал, с какого конца в лук стрела накладывается, и как лучше удар мечом нанести, чтобы руку себе не отсадить и врага до седла рассечь. К тому же, заведенные им, словно ритуал, ежедневные воинские тренировки поддерживали тело в хорошем физическом со-стоянии, а инспекторские поездки верхом по многочисленным храмам и школам Русколани способствовали выносливости и терпению. Не укло-нялся он и от воинских походов, проводимых князем Бусом или же его воеводами и сотскими.