Время черной луны
Шрифт:
Но за что?
Семь метров – тоже расстояние. Если бы на открытом пространстве, можно было бы попробовать спастись. А тут бежать некуда, позади малинник, впереди эти отморозки. И темнота – еще минуту назад всего лишь легкие сумерки, а сейчас почти ночь. Небо беззвездное, безлунное, но яркое. Из-за молний. Как там учили на уроках физики? Сначала свет, потом звук. Сначала ослепительно белый всполох, потом гром. Или не гром? Бой барабанов – вот что это на самом деле. В небе, за чернильной тучей, притаился барабанщик. Или не в небе, а у нее
Яркая вспышка. Нет, не вспышка – огненный сгусток. Сердцевина белая-белая, а по периферии синие протуберанцы. Сердцевина пульсирует в такт барабанам, а протуберанцы тянутся к ней, Лие.
Шаровая молния, совсем рядом, только руку протяни – и огненная птичка усядется на ладонь. Красиво и ничуть не страшно…
…Это все из-за порванной нити. Луна уже полная, значит, времени почти не осталось.
И кукла не поможет. В эбонитовых глазах ужас пополам с облегчением. Ей тоже не хочется умирать.
Не бойся, кукла Лия, ты не умрешь. Не сейчас…
Закрыть глаза, сосредоточиться…
…В кромешной тьме серебряные вспышки. По лицу стекают холодные капли. Руке щекотно и немного горячо. На ладони что-то яркое, огненно-синее, живое. И змеиное шипение: «Прочь, человечек, не мешай…»
…Холодно. И мокро. И барабаны смолкли…
В голове тихо и пусто – ни единой мысли. Мысли выжгло чем-то ярко-белым с синими протуберанцами.
Кажется, так уже было: холод, барабаны, беспамятство, изменившийся мир.
Чтобы понять, изменился ли мир, нужно просто открыть глаза.
Через неплотно сомкнутые веки просачивается свет. Луна большая, в полнеба, смотрит сверху вниз и что-то шепчет. В шепоте чудятся незнакомые голоса, обрывки песен.
Взмах ресниц – и луна испуганно сжимается, возвращаясь к нормальному размеру, а голоса затихают. Без них легче, не так страшно и можно попробовать сесть.
Мир действительно изменился. Мир стал неправильным и уродливым. Малиновый куст тянет к небу обожженные, искореженные ветки. Травы больше нет. Вместо нее – дымящаяся земля, еще теплая, непривычно мягкая, рассыпающаяся под пальцами серым пеплом. Пахнет полынной горечью. Весь воздух вокруг пропитан этим мертвым запахом. Горечь в волосах, в легких, на коже.
От прикосновения к мокрой щеке ладонь, ту самую, на которую села огненная птица, обжигает болью. Кожа на руке содрана, кажется, до кости или обожжена – в темноте не понять. Если верить запаху, то сожжена…
Не птица, а шаровая молния. Она дотронулась до шаровой молнии. Вот почему мир вокруг неправильный – он обжегся. Земля, трава, кустарник – молния их не пощадила. А ее?..
Стоять тяжело: ноги подкашиваются, голова точно наполнена гелием, а скелет малинового куста раскачивается
Уже ночь. Точно ночь: на небе луна и звезды, и небо черное, как сажа. А гроза прошла и, кажется, давно.
Значит, все это из-за молнии. Беспамятство, слабость, пахнущая дымом кожа и одежда. Странно, что одежда не пострадала, мокрая футболка липнет к спине, с джинсов прямо в сизый пепел падают капли. Падают и тут же испаряются. Как такое может быть? Почему изменилось все, кроме нее самой? Обожженная рука не в счет.
Жалобный вой разрывает тишину, замирает на самой высокой ноте, затихает.
Из-под кроссовок вырываются и тут же серебристыми искрами оседают на землю облачка пепла. В носу щекотно, хочется чихнуть. Наверное, тоже из-за пепла и еще из-за запаха.
Вой повторяется. Это стон – человеческий…
Человек лежит на спине. Правая нога вывернута, из рваной раны торчит осколок кости. Щербатый рот кривится в диком оскале, а в единственном глазу – вселенский ужас. Циклоп…
– Не надо, больше не надо… – в уголках рта пузырится пена, как у давешнего пса Джея. Слова тоже пузырятся, вырываются из глотки с противным хлюпаньем. – Мы не хотели.
Она тоже не хотела, не думала, что все получится так… страшно.
Наклоняться тяжело, кружится голова. Чтобы не упасть рядом с Циклопом, нужно встать на колени.
– Умоляю. – Вой переходит в жалобный скулеж, руки с корявыми пальцами слепо шарят по земле, пытаясь оттолкнуться, оттащить беспомощное тело подальше от нее, Лии. – Все, что угодно, пожалуйста…
По позвоночнику пробегает дрожь отвращения, в глаза забивается пепел, царапает роговицу, боль в обожженной ладони становится почти невыносимой. Противно, но она должна.
– Где мой медальон? – Голос хриплый, незнакомый, беспощадный.
– Не надо, не надо… – От Циклопа пахнет нечистотами и безумием. Теперь она точно знает, как пахнет безумие. Полынная горечь и сладкий запах разлагающейся плоти…
– Мне нужен медальон. – Если не дышать, то не так страшно. Только долго ли получится не дышать?
Скрюченная лапа отрывается от земли, нескладным пауком ползет по ошметкам одежды, ныряет за пазуху, через мгновение выныривает обратно с медальоном.
– Вот, мы не хотели… забери.
Не медальон, а пачка денег…
– Что это?
– Деньги, купи себе новый.
Все без толку…
Деньги падают в пепел, и в ту же секунду к горлу подкатывает тошнота.
Отползти от Циклопа нет никаких сил. Отчаяние выплескивается из нее вместе с полынной горечью прямо в сизый пепел.
Следователь объявился на другой день, ближе к обеду. Поставленный на вибрацию мобильник предупреждающе заурчал в кармане пиджака. Монгол глянул на незнакомый номер, тяжело вздохнул и не слишком приветливо буркнул в трубку: