Время, чтобы вспомнить все

О'Хара Джон

У судьи был четырехдверный «бьюик-седан» 1940 года, обычного черного цвета, с обогревателем и радиоприемником, но без всяких прочих приспособлений и излишеств. Его машину граждане должны были легко узнавать, а не угадывать по особым номерным знакам, или инициалам на дверях, или по каким-то официальным символам. Машина Уильямса была столь же намеренно непретенциозна, как и его одежда.

— Привет, Том. Занят по горло?

— Занят немного, господин судья, — ответил служитель стоянки.

Том не предложил судье завести машину или вывести ее с парковки и открыть перед судьей дверцу. Он отлично знал, что именно ему положено делать. Судья сам завел машину и укатил.

Уильямс старательно соблюдал все правила дорожного движения. Он был хорошим водителем, внимательным, вежливым и с прекрасной координацией. Только в одном месте он отступил от правил, предусматривающих вежливость и предупредительность: на

Маркет-стрит, проезжая квартал домов, начинавшийся с дома номер 1900, он посигналил — один длинный гудок и два коротких, при том что никаких видимых причин для гудков не было.

Но судья это делал каждый день в послеполуденные часы на Маркет-стрит в квартале домов, начинавшемся с номера 1900.

В молодости, будучи студентом-юристом, а потом начинающим адвокатом, Ллойд Уильямс постоянно выпивал с приятелями — со всеми подряд без разбору. Он способен был выпить больше всех, а опьянеть меньше всех, и за эту способность его уважали. Для того чтобы поддерживать репутацию пьющего человека, ему вовсе не надо было пить каждый день, поскольку репутация эта закрепилась за ним на всю жизнь. Во время бесед в сигарных магазинах о нем говорили как о блестящем адвокате, который выпивает, так же как говорили о двух-трех докторах, называя их пьющими хирургами. В случае Ллойда Уильямса умение выпивать было политическим достоинством — благодаря ему Уильямс считался мужчиной, а не каким-нибудь лицемером. Другим же достоинством Ллойда Уильямса была его репутация ловеласа. Во времена его молодости любители выпить обычно были завсегдатаями приличных публичных домов, и Уильямс с приятелями тоже в них наведывался. Каждый год он наведывался в приличный публичный дом достаточно часто для того, чтобы его приходу там радовались, а его самого уважали, но ни разу Уильямс не посещал его больше пятнадцати раз в год. Другие, менее заметные мужчины посещали публичный дом каждую субботу или всякий раз в день зарплаты, но Ллойда Уильямса назвать незаметным человеком никак нельзя было, и что бы он ни делал, все всегда преувеличивалось. Он заполучил свою репутацию мужчины, имеющего успех у женщин, исключительно благодаря своим ежемесячным посещениям публичного дома, но его репутация не ограничивалась успехом у проституток. Мужчины почему-то считали, что Уильямс интересуется женщинами в общем и целом, и многие женщины тоже этому верили.

Его репутация повесы расцвела и подкрепилась еще и благодаря тому, что он поздно женился. И тем не менее никто не удосужился всерьез разобраться в том, откуда взялась его пресловутая репутация пьяницы и волокиты. Мужчины предполагали, что если они, выпивая с Уильямсом, напились, то и он тоже напился, и они предполагали, что если он спал с проститутками, то у него наверняка были и таинственные любовницы, которым он денег не платил. А то, что в присутствии женщин, которые не были проститутками, он держался застенчивей любого другого мужчины, приписывали его хитроумной тактике и необычайной осмотрительности.

Когда в конце концов, в возрасте сорока одного года, Ллойд женился, его выбор отнюдь не вывел его приятелей из заблуждения. Лотти Уильямс, женщина одного возраста с Ллойдом, была жительницей Гиббсвилля и бездетной вдовой, первый муж которой умер во время эпидемии гриппа 1918 года, когда служил сержантом в интендантском корпусе Франкфордского арсенала. Роман Лотти Дэннер с Джимми Франклином начался в старших классах школы, и они казались идеальной парой. Лотти — девушка с изумительным цветом лица, прекрасными зубами, волнистыми каштановыми волосами и слегка полноватая — обладала таким контральто, что в течение всех четырех лет ее учебы в старших классах с ней не могла сравниться ни одна другая девушка в школе. Джимми же обладал молниеносной реакцией, телосложением природного спортсмена и был звездой бейсбола, баскетбола и бега на короткую дистанцию, а также кое-чего достиг и в футболе. После окончания школы и неудачной попытки попасть в бейсбольную команду Основной лиги он стал полупрофессиональным игроком местной команды и почти полностью посвятил себя пиву — его распитию и продаже. Он посещал все спортивные мероприятия в округе, и поначалу его работодатели с пивоваренного завода поощряли его интерес, ассигнуя на него приличные суммы денег. Но польза от его рьяного представительства после нескольких драк иссякла. Ему был явно свойствен некоторый фанатизм: он нередко бился об заклад на большие суммы и, когда проигрывал, далеко не всегда отдавал долги. А однажды во время охоты на голубей — с довольно высокими ставками — его заподозрили в том, что он подкупил одного из участников соревнования. Ко времени службы в армии он успел поработать барменом, уборщиком в бильярдной, продавцом автомобилей, политическим «толкачом», сборщиком долгов, продавцом страховок, продавцом

швейных машин и частным сыщиком. Большинство этих мест он получил с помощью Майка Слэттери, который еще в школе восхищался его атлетическими способностями и уже тогда начал закладывать основы своей личной политической организации. В те годы положение с работой было весьма неустойчивым, и все же Джимми не позволил своей жене работать, однако не прошло и месяца после его смерти, как Лотти уже работала продавщицей в магазине дамских шляп, а еще два года спустя она открыла свой собственный шляпный магазин на Второй улице, бок о бок с дорогим районом города. Семья Дэннер была солидной и уважаемой; отец Лотти был почтальоном и известной личностью в антикатолических организациях. В течение почти всей супружеской жизни с Джимми Франклином Лотти называли Лотти Дэннер, словно они были провинциальной версией супругов-знаменитостей, которые, поженившись, оставили свои прежние фамилии, хотя на самом деле Лотти называла себя Лотти Франклин. Лотти жила в доме своих родителей, так же как она жила почти все годы своего замужества. Когда ее отец и мать умерли, ей достался дом на Локастстрит, но вместо того чтобы взять жильцов, Лотти разделила дом на квартиры, а первый этаж оставила себе. Благодаря успеху шляпного магазина и перестройке родительского дома у Лотти началась новая жизнь.

Женщины — а именно женщины с Лэнтененго-стрит — часто забегали к Лотти, просто чтобы выкурить сигарету. В действительности этот магазинчик стал служить местом времяпрепровождения для молоденьких женщин — наподобие магазина сигар для их мужей. Не заглядывали в него лишь старухи, и их отсутствие было весьма с руки. У Лотти были не только самые «юные» шляпки, но и самые юные покупательницы. Мужчины, жившие в Гиббсвилле — на Лэнтененго-стрит или на какой-то другой улице, — понятия не имели о некоммерческом аспекте магазина Лотти. Каждому из них было известно лишь одно: его жена заглянула к Лотти и купила или не купила шляпу. Но покупали женщины шляпы или нет, Лотти относилась к ним радушно. Она запасалась сигаретами, держала в чистоте туалет, имела в запасе коробочку с аспирином и пачку гигиенических прокладок, а в кабинете — телефон. И если женщина усаживалась в кабинете и закрывала за собой дверь, Лотти не возражала.

Первый любовный роман Лотти — уже вдовы, — был с новоприбывшим в Гиббсвилль врачом, который к тому же был холостяком и шестью годами моложе ее. Джордж Ингрэм был родом из Трентона, он окончил Высшую медицинскую школу при Пенсильванском университете и прослышал, что, несмотря на изрядное количество врачей в Гиббсвилле, они в этом городе процветают. Доктор Инглиш взял его под опеку: посылал к нему пациентов и знакомил с местными жителями, — но Джордж Ингрэм вопреки надеждам молодых незамужних женщин с Лэнтененго-стрит не был готов к женитьбе. Ему было двадцать девять лет, и он был полон решимости вернуть деньги своей тетушке, которая помогла оплатить его образование. Когда Лотти Уильямс пришла к нему со сломанным ногтем и «мучительной» болью, она с виду казалась обычной пациенткой и не более, но сама Лотти из разговоров женщин в магазине уже знала о докторе предостаточно. Придя к нему на третий и скорее всего последний визит, она приложила все усилия, чтобы в тот вечер оказаться его последней пациенткой.

— Повязка больше не понадобится, — сказал он. — Загляните в аптеку и купите для работы резиновый чехол на палец, но я бы не советовал носить его постоянно.

— Хорошо, — сказала Лотти и не сдвинулась с места.

Она продолжала ему улыбаться, и он улыбнулся ей в ответ.

— Вы так на меня смотрите, будто я забыл что-то. Я что-то забыл?

— Нет, — сказала она. — У вас есть сигарета?

— Ну… да, — ответил он.

— Тогда давайте закурим, — предложила Лотти.

— Хорошо. Вы курите «Фатиму»? — спросил он.

— Разве у меня есть выбор?

— А что вы обычно курите?

— «Лорд Солсбери», — ответила она.

— Жаль, что у меня их нет. Я куплю их к следующему разу.

— Отличная новость.

— О, я прекрасно забочусь о своих пациентах.

— И это отличная новость.

— А вы что, думали иначе?

— Нет, доктор, я не думала иначе. Я просто хотела сказать: то, что будет следующий раз, — отличная новость, и то, что вы прекрасно заботитесь о ваших пациентах, тоже отличная новость. Я полагаю, вам здесь довольно одиноко.

— Ну, не думаю.

— Все молодые девицы с Лэнтененго-стрит охотятся за вами, а вы на них ноль внимания.

— Ну, у меня нет серьезных намерений.

— И у меня тоже.

Она улыбнулась ему и молча затянулась сигаретой. Он неуверенно улыбнулся ей в ответ.

— Эта дверь заперта? — спросила она.

Доктор неопределенно хмыкнул.

— Вы не против меня поцеловать? Но сначала надо запереть дверь.

Он поднялся и запер дверь.

— Хотите, чтобы я все с себя сняла?