Время гарпий
Шрифт:
Громче всех возмущалась «подлости и лицемерию» сбежавшего Гордея пресссекретарь Никифорова. Но из-за возникшей между ними почти ментальной близости Антон Борисович не мог не почувствовать ее скрытой радости. Гордей выманил из кооператива Игнатенко и обобрал «под липку» наиболее состоятельных артистов, остро нуждавшихся в дачном участке, собиравших на него всю жизнь.
«Он же ни в чем не нуждался! У него были всегда разные дорогие машины!» — удивлялись все члены несостоявшегося кооператива в Молитвенном Углу, узнав, что концерты они давали за согласование абсолютно посторонней застройки для работников Министерства регионального развития. А Никифорова подливала
Он был объявлен в розыск, однако следы его затерялись, а правоохранительные органы не скрывали опасений, что тенор, провернув такую аферу с коллегами, давно покинул пределы России.
Правда, после его исчезновения Антон Борисович отметил, что у Никифоровой появилось бриллиантовое колье изумительной работы, а за ее показным огорчением не чувствовалось действительной глубины переживаний. Настроившись на ее «волну», он тут же понял, что тенор вовсе не блаженствует на Лазурном берегу, как с нескрываемой грустью предположило большинство его обманутых вкладчиков. Перед ним пронесли какие-то странные картины: подпольные казино, крутящаяся рулетка, карты, фишки и огромные волчьи морды, подпираемые воротничками прокурорских кителей.
Антон Борисович догадался, что Гордей проигрался в подпольных казино, крышуемых прокурорами из Подмосковья. А вся эта афера была устроена тенором с одной целью — расплатиться за свою пагубную страсть. Он даже увидел Никифорову в виде какой-то женщины-птицы, внимательно выслушивавшей жалобы прокурора, пытавшегося очистить помятый китель от клочков рыжеватой шерсти.
Осознав, что у многих работников театра история с кооперативом Гордея навсегда отобьет охоту когда-либо «решать все вопросы сообща» и «ощущать себя единой семьей», Антон Борисович почувствовал нечто вроде ревнивого восхищения филигранно разыгранной партией. Кто-то хорошо погрел руки на личных сбережениях артистов, заручившись на будущее и крепкими связями в прокуратуре.
Игнатенко со своими дачниками, не успевшими вступить в кооператив Гордея, был вынужден расстаться со многими «ближайшими планами» из-за отсутствия необходимых средств на их воплощение. Однако он предпринял несколько поэтапных мер защиты профсоюзной кассы, заявив на ближайшем собрании, что после истории с Молитвенным Углом им всем надо сделать выводы и оградить свои сбережения, заработанные в полном смысле потом и кровью, от посягательств всяких проходимцев.
Вряд ли Игнатенко догадывался, что, сделав свои выводы из краха кооператива Гордея, на эту кассу каждый вечер в машине зятя Антона Борисовича строила планы балерина Каролина Спешнева.
Самого Гордея Антон Борисович увидел вовсе не у кромки теплого моря, а в захолустной автомастерской, где он работал автослесарем и беспробудно пил, зачастую ночуя в смотровой яме.
Антона Борисовича удивляли новые способности, появившиеся у него взамен компенсирующейся возрастной дальнозоркости. Он зачастую стал обходиться без прослушки, поскольку ответы на многие вопросы получал в виде красочных картин прямо у себя в голове. «Видеть» он мог не по всем интересующим вопросам, конечно, но по ряду проблем получал таким образом абсолютно точную информацию. Из нескольких ярких панорам, немного напоминавших зоркий взгляд с птичьего полета, он мог составить вполне логическое описание тех событий, где прослушка не дала бы никаких результатов. Его лишь немного беспокоило, что он при этом он чувствовал запахи и даже мог по ним точно определить то, что ощущают внизу маленькие люди, которых он высматривал с невероятной для своего среднего роста высоты.
Например, задумавшись о том, где мог скрываться Гордей, он вначале увидел аккуратную разбивку гаражного кооператива под Рязанью, будто смотрел на него из иллюминатора лайнера, заходившего на посадку. Затем его взгляд почти вплотную приблизился к вывеске «Шиномантаж», а потом перед ним возникло помещение мастерской с двумя машинами после аварии. Гордея он безошибочно опознал в опустившемся субъекте в замасленной фуфайке — по запахам пота, спиртного и особому пряному запаху какой-то острой безнадежности на грани с отчаянием.
В углу смотровой ямы он молниеносным взглядом-вспышкой увидел импровизированный топчан, понимая, что Гордей часто остается здесь ночевать, не имея постоянного пристанища. Все картины сопровождала странная песня, которую сорванным тенором Гордей напевал себе под нос, затягивая болты.
Как помру — похороните меня в кукурузе. Не забудьте написать имя мне на пузе. А Фиделю передайте, що мене не стало, И теперь ему не буде ни хлеба, ни сала…Что и говорить, вокруг Антона Борисовича складывалась нездоровая антагонистическая обстановка. Любой на его месте мог бы сломаться и утратить уверенность в себе, но он чувствовал, что вместе с ним за происходящим наблюдал и чей-то посторонний зоркий взгляд. И когда все собранные им сведения выстроились в логическую цепочку всеобщего торжества по поводу налаживающейся самым радужным образом жизни, начиная с его зятя и заканчивая танцем с барабанами от Светланы Барабуль, — Антон Борисович почувствовал чей-то тихий толчок в затылок, а мягкий женский голос внутри его головы сказал: «Пора!»
Он тщательно собрался, долго смотрел на себя в зеркало, стараясь не замечать давно пугавшей его тени за спиной, а потом решительно направился в театр, нисколько не сомневаясь, что пресс-секретарь Никифорова его ждет в кампании четырех мужчин, имевших к нему ряд закономерных вопросов.
В театре его уже ждали, охранник на входе предупредительно сообщил, что его ждут в оранжевой гостиной театра. Ему надо было пройти через большое светлое фойе, где было абсолютно пустынно. Он уже вышел на средину зала, когда из бокового коридора вышел главный премьер театра Николай, за ним семенила сухонькая интеллигентная старушка с подведенными карандашом губами, которую в театре все звали Глашенькой. При виде Николая у Антона Борисовича резко опустились плечи от внезапной тяжести, будто на его плечах заворочалась огромная, необычайно тяжелая птица.
Николай тоже остановился, как вкопанный, зачарованно глядя поверх головы Антона Борисовича, почувствовавшего, будто кто-то пытается когтями стащить с него скальп на затылок.
— Мельпомена! — услышал он в голове отвратительный визг. — Он меня видит! Уходи, уходи к Окипете, старый дурак!
Антон Борисович поторопился покинуть фойе, стараясь не прислушиваться к голосу, оравшему у него в голове от невыносимой боли. Каждый шаг ему давался с большим трудом, но как только он ретировался в ближайший проход, так ему перестали стягивать кожу на затылок, стало легче дышать, а с плеч будто свалилась огромная нечеловеческая тяжесть.