Время гарпий
Шрифт:
Несложно было себе представить, как с такой пропиской он так же, как папа Ларисы Петровны, стал бы дневать и ночевать на предприятии, выполняя и перевыполняя планы социалистического соревнования в отрасли. И с продвижением по карьерной лестнице он стал бы все реже бывать дома, куда бы его особо и не тянуло, поскольку жил бы он коммунальным общежитием в доме, построенном пленными немцами. При этом с постной физиономией он участвовал бы в заседаниях профкома на распределении современных благоустроенных квартир рабочему классу, то бишь, «авангарду все общества», изображая искреннюю радость неуклонным повышением благосостояния трудящихся.
На этой почве, в качестве вполне прогнозируемого результата, он бы тихо и культурно развелся
Здоровье Антона Борисовича неизменно бы ухудшалось из-за разных производственных особенностей, а перед самым окончанием школы его Дашеньки он бы тихо протянул ноги от рака в уездной больничке, так и не сумев ничем полезным пригодиться в жизни любимой дочурке.
И поскольку вокруг подобных примеров было великое множество, Антон Борисович решил во что бы то ни стало не повторять судьбы всех его предшественников, оптимистически и задумчиво вглядывавшихся в подрастающую поросль инженеровфизиков с доски почета. Именно тогда, будучи совсем молодым и неоперившимся, он с ленинской твердостью сказал себе «Мы пойдем другим путем!» и, не сумев с третьего раза сдать лабораторные работы по общей физике, отправился «наводить мосты» в первый отдел института. Конечно, он и не рассчитывал в первый раз прорваться дальше карлика, заместителя начальника первого отдела, проводившего инструктажи перед производственными практиками, где требовался допуск к тому, что считалось в те далекие года государственной тайной. После «разговора по душам» с этим человеком, сумевшим сделать карьеру, несмотря на маленький рост и внешность артиста цирка «Маленькие звезды», он понял, что все, что ни делается в жизни, делается исключительно к лучшему. Карлик, с присущей ему обостренной чуткостью к чужим комплексам, сумел понять все внутренние страхи Антона Борисовича, его внутреннюю неудовлетворенность и горячее стремление устроиться в этой жизни, несмотря на незавидные условия «низкого старта». Какая, в сущности, разница — быть карликом в первом отделе МИФИ или родиться в ближнем Подмосковье с перспективой украсить собой доску почета выпускников-производственников? Оставалось лишь, ворочаясь бессонными ночами, думать и думать, как несправедливо обошлась судьба, приготовив свой «сюрприз» задолго до рождения, нисколько не просчитав более радужные перспективы в развитом социализме. Как от Антона Борисовича нисколько не зависело его место рождения, так и у карлика никто не поинтересовался, хочет ли он ловить на себе все эти любопытные взгляды и слушать о себе анекдоты за спиной, с одним из которых, набравшись смелости, к нему и пришел Антон Борисович.
Утром, изнемогая от любопытства, подружки невесты, выдавшие ее накануне замуж за карлика, спрашивают молодую жену — «как почивали молодые»? — Я этого не вынесу, — со слезами признается она. — Всю ночь бегал по мне и орал: «Неужели это все — мое?..»
Анекдот рассказывал в аудитории однокурсник Антона Борисовича, одевавшийся в стильный кожаный пиджак, который привез ему отец, побывавший в загранкомандировке во Франции. Жил этот остряк-самоучка на Садовом кольце, а ростом был на голову выше даже Антона Борисовича, не говоря о тех, кому не повезло еще больше. Кроме настоящих американских джинсов, черной водолазки и пиджака отец привез ему бежевую замшевую куртку с индейской бахромой из тех, что Антон Борисович видел только в зарубежном фильме «Прерия». В этой куртке он спокойно поехал «на картошку», пел в ней песни вечерами у костра, разбивая сердца немногочисленных «мифических» девчонок. А когда несколько искр от костра прожгли куртку в нескольких местах, он ни капельки не расстроился.
Если учесть, что все остальные ребята поехали на картошку в солдатских шинелях, выданных им в АХЧ института, но надо понимать, как фантастически выглядела эта ковбойская курточка в бескрайних прериях Подмосковья. На красивом, без единого прыщика лице ее обладателя было написано только безмятежное удовлетворение жизнью, будто дома его ждало неисчислимое множество курток и других зарубежных вещей, о которых нельзя было и мечтать без московской прописки с производственным допуском от первого отдела.
Карлик проверил аттестационные ведомости и нахмурился. Антон Борисович понял, что и общую физику этот юморист сдал в срок с допустимой погрешностью измерений. Проверив успехи самого Антона Борисовича, карлик задумчиво хмыкнул и сказал, что с такой успеваемостью ему для начала придется стать комсоргом курса. А потом пусть не пугается, а тихо ждет, когда с ним «поговорят». При этом карлик поднял крошечный пальчик кверху, а Антон Борисович сделал все возможное, чтобы на его лице не отразилось, как им вспоминается известная песенка, которую пел обладатель зарубежных сокровищ: «А у лилипутика ручки тоньше лютика!»
После разговора с карликом ему пришлось выступать на всех семинарах по марксистско-ленинской философии, научному атеизму и прочим необходимым предметам, так что никто не удивился, когда его, в конце концов, избрали при общей апатии комсоргом курса.
Через пару недель после избрания к нему подошел мужчина в строгом черном костюме — «поговорить». Он представился Львом Ивановичем и посмотрел на нового коллегу оценивающе и свысока. Антон Борисович даже на секунду пожалел, что пошел тогда с тем анекдотом к их лилипуту. Ощущение было мимолетным, но, пожалуй, самым пронзительным из всех, что довелось испытать за еще недолгую жизнь. То, что внезапно дошло до его сознания, он мог бы формализовать — как ощущение непоправимости своего поступка.
Его собеседник, нисколько не смущаясь, прикидывал вслух, куда его лучше пристроить, где новый сотрудник будет полезнее всего. Хотя будничность тона уже успокоила нового борца на ниве общественной морали, все же этот разговор оставил сосущее неприятное чувство тем, что лицо самого инструктора не задерживалось в памяти и постоянно ускользало. Антону Борисовичу даже показалось, что стоит его новому знакомому прислониться к фасаду из серого кирпича, он сольется с ним в полной неразличимости даже в своем черном костюме. Короче, от этого человека оставалось впечатление недоумения от отсутствия самой незначительной возможности идентифицировать его личность даже на уровне: «А с кем это я говорил?..»
Впрочем, и разговор оставил двойственное впечатление. Лев Иванович сказал, что ему придется заняться шахматами, поскольку в институте была одна из самых сильных шахматных секций. И тогда у него возникнут достаточно прочные и плодотворные связи со структурами МВД.
Вряд ли он понадобится КГБ, где трудился сам Лев Иванович, все-таки это не его уровень. А в сотрудничестве с МВД он лучше раскроется. Но в определенный момент Антон Борисович должен будет выполнить ряд необременительных поручений.
На прощанье Лев Иванович, чему-то улыбнувшись, сказал не столько Антону Борисовичу, сколько самому себе, странную фразу: «То, что происходит в реальности — лишь слабое отражение того, что происходит на сумеречной стороне!»
Закончив институт, Антон Борисович работал в разных закрытых отделах, где получил со временем не только и столичную прописку и жилье, но и твердую уверенность в будущем. Его нисколько не огорчал факт, что при такой работе его фото вряд ли появится на доске почета alma mater. Он намеренно выпал из общего поля зрения, не посещая встречи выпускников, хотя и был когда-то комсоргом курса. К московской олимпиаде в институте выстроили новый корпус с буфетами, а когда там учился Антон Борисович, то и перекусить-то в переменку было негде.