Время гарпий
Шрифт:
И в философии Аристотеля энтелехия являлась внутренней силой, потенциально заключающей в себе цель и окончательный результат. А душа, как «первая энтелехия организма», в силу которой тело, располагающее лишь «способностью» жить, действительно живёт, пока оно соединено с душою. Таким образом, душа являлась тайным смыслом и формой жизни, а вовсе не материей или «субстратом».
Не отрицая того, что все проявления души являлись единственно достойной человека «формой жизни», примадонна могла бы поспорить с Аристотелем насчет «субстрата», точно зная, что «душа — есть нечто до ужаса реальное», как выразился ее любимый писатель Оскар Уайльд
Когда-то давно она много лет молила бога, чтобы он дал ей возможность исцелять души людей. Она уже сама не помнила, когда в ней возникло такое желание, но никак не могла отказаться от этого странного стремления. И однажды она отчетливо поняла, что у нее давно имеется эта возможность исцелять, а ее орудием является ее голос. Для нее это было самое чудесное открытие! Ей не раз говорили, что у нее — «мощная энергетика», а многие после ее концертов признавались, что «забывают о своих болезнях». Испытав в жизни множество художественных и творческих потрясений на самых прославленных оперных сценах мира, по-настоящему счастливой она почувствовала себя лишь когда Глашенька и Мария Геннадьевна шепотом ей поведали, что многие мамы регулярно водят на ее концерты своих приболевших деток. Старушки тайком их пристраивали в боковых ложах, чтобы не раздражать администрацию и других зрителей. Детям надо было слышать ее голос, от которого им становилось значительно лучше.
В дверь осторожно постучали и примадонна негромко ответила: «Входи, Николай!»
В кабинет с отсутствующим видом вошел красивый высокий мужчина в тщательно вылизанном норковом полушубке. С повышенным вниманием он осмотрел скромное убранство ее кабинета, будто был здесь в первый раз, намеренно стараясь не глядеть ей в лицо. Примадонна только вздохнула, понимая, что разговорить его будут нелегко.
— Да, Коля, проходи и садись! — сказала усталым и слишком озабоченным тоном дива.
По всему ее виду было совершенно непохоже, будто она хотела оправдываться или объясняться в отношении письма, предоставив ему единоличную возможность целый день растолковывать ее поведение журналистам за нее. Совершенно выбитый из колеи Николай прислонился к косяку двери, чувствуя внутреннее опустошение.
— Сразу скажу, что еще раз возникни это письмо — я бы опять его подписала, а потом бы опять отказалась, — сухо сказала она, заметив его недоумение. — Добавлю, что это я попросила опубликовать письмо твою знакомую журналистку, которой ты много давал интервью, да только она их не печатала. Уверена, ты ее тоже просил напечатать это письмо раньше, но тебя она не послушалась! А как я позвонила, она тут же напечатала! Не смотри на меня так, я нисколько не сомневалась, что назначат не тебя!
— А мне был нужен этот скандал? Зачем мне это письмо… сейчас? — дрогнувшим голосом тихо спросил ее танцовщик.
— Ты пока плохо понимаешь, куда ввязался и где оказался, — строго ответила дива. — Думаешь, все «просто так»? Просто так очутился в главном театре страны, просто так стал премьером с мировой известностью и преемником всех наших муз? А платить за это не хочешь?
— Да сколько уж можно платить-то? — взорвался Николай. — Я мало на сцене плачу? Может, я не выкладываюсь или где-то себя жалею?
— Нет, ты, похоже, совсем не понимаешь! — разочарованно заметила дива. — Все у тебя отнюдь не «просто так»! Ты стал воплощением музы, насколько я понимаю. Это по твою душу здесь уже гарпии появились.
— Кто-кто? — переспросил Николай. — Это те тетки из пресс-службы театра?
— Боже мой! — сама себе прошептала дива, закрывая лицо руками. — Только от них удалось избавиться… Иной раз думаешь, а зачем этот талант? Куда с ним? Одни проблемы от него. Только сделаешь шаг вперед, так желающих на твое место столько, что не успеваешь уворачиваться…
— Постойте, вы о чем? — почти сочувственно спросил Николай, помимо воли поддаваясь чарам ее волшебного голоса, хотя дал себе слово ни в коем случае им больше не поддаваться.
— Гарпии в театре! — без обиняков рявкнула дива верхним регистром. — Среди них есть такая гарпия-паразит. Сама она очень редко летает и почти не ходит, самостоятельно она вообще крайне неуклюжа. Но очень хорошо умеет цепляться к кому-нибудь, даже всю душу сразу не снимает со своего конька, долго ездит на нем… пока… пока… неважно! Но уж и ее «конек» с ней на загривке — думает и действует только так, как она захочет. Но если она появилась, где-то прячется вторая, быстрая. Еще у Гомера было сказано, что они всегда вдвоем действуют. Одна паразитирует, а другая — устраивает скандалы, всякие дикие, явно ею придуманные происшествия… как это нынче говорят — «провокации». Но она очень сильная, способна отвести глаза всем, кроме…
— Каллиопы? — фыркнул премьер.
— Ты знаешь? — недоверчиво спросила дива.
— Нет, просто та журналистка, с которой вы вместе устроили мне провокацию с письмом, в точности так, как вы сейчас двух гарпий описываете, — несла такую же чушь, когда я ее по-человечески просил письмо опубликовать до избрания нашего директора. Тоже про гарпий сказала, намекнув, что мне теперь поможет лишь… Каллиопа из древнегреческой мифологии. Ну, что тут скажешь? В принципе, все люди взрослые, сами прекрасно разбираются в мифологии… Мне в шубе жарко уже, можно я пойду?
— Сними шубу и сядь! — скомандовала дива отвернувшемуся в сторону премьеру. — Коля, это до такой степени не «мифология», что я это увидев в коридоре опять, орала благим матом! Меня Глашенька с Марией Геннадьевной едва в чувство привели! В детстве я пережила блокаду, ты в курсе?
— Ну, да, в курсе, — скучным голосом произнес Николай. — Читал ваши воспоминания в театральном музее. Когда началась война, вам было два года. Первыми вашими словами, кроме слов «папа» и «мама», были «аого!» и «анитки!», что означало «тревога» и «зенитки». В бомбоубежище вы все время громко плакали, хотела хлебца. Вокруг люди ворчали на вашу маму: «Опять эту крикуху принесли!» Потом вы пишете, что так, наверное, и прорезался ваш голос. Я могу идти?
— Коля, я там пишу, что одно из самых страшных воспоминаний того времени для меня был умерший от голода человек в подъезде. Я крохой была, но как закрою глаза, это зрелище до сих пор стоит перед глазами, — ответила примадонна, поднимаясь с кресла. — Одного я никому никогда не говорила, что это был не какой-то незнакомый человек, это была бабушкина подруга тетя Люда, она жила в нашем подъезде. Мы пошли с бабушкой ее проведать… У нее перед смертью пропала единственная ценная вещь — старинная камея. Кто-то ее снял и положил ей в руку горбушку хлеба. Моя мама зашила ее труп в простыню и отвезла на санках на площадь Восстания, недалеко от Московского вокзала. Там постоянно шли обстрелы, поэтому трупы красноармейцы вывозили раз в сутки. Горбушку мама размешала в чае, и мы помянули тетю Люду.