Время и комната
Шрифт:
Киприан. Вообще-то раньше мне вроде удавались большие формы…
Титания. Корову, полую корову!
Киприан. Нет-нет, я работаю на Оберона…
Титания. Чтоб я в нее залезть могла…
Киприан. По идее должно получиться… Но нет, я работаю на Оберона.
Титания. А зазоры ты заполнишь мягкой тканью, сукном.
Киприан. Но ты за это оставишь в покое моего Черного мальчика!
Титания. Причем тут Черный мальчик? Я не знаю, о ком ты говоришь. И что мне до него? Уж никогда ни мальчика, ни
Киприан. Но ты оставишь в покое Нормана и отведешь от него свои чары. Обещаешь?
Титания. Обещаю. Что б ни значил он прежде для меня — я все отдам во имя своей животной, новой красоты. Его глазами я смотрю на мир — лишь дерево, лишь озеро, лишь поле. Белы, как он, мои отныне ночи. Бессонница округу высветлит, и белизна его слепит мне очи. Но как, но как его мне осчастливить, чтоб вернулся он до кончиков рогов любви исполнен. Когда б узнать, я б так сроднилась с ним, что кровью каждый вздох его внимала…
В парке. Хельма, до пояса сросшаяся со стволом дерева. Георг обвил этот ствол руками.
Георг. Но Вольф любит Элен, тебя он не любит.
Хельма. Я каждую весну к нему цветеньем и клейкой зеленью навстречу устремлюсь. Я буду сень ему дарить, укрою от ветра и грозы и нашепчу ему слова и стоны любви. Вот только зачать от него я не смогу. Зато я подарю ему чувство надежности, устойчивости, нерушимой верности и здорового жизненного ритма. Ему нечего страшиться моей старости и мертвенной наготы, ибо я всякий раз буду преодолевать смерть, возрождаться, чтобы по весне снова вздымать подле него свою крону, приковывая к себе его влюбленные взоры. Неправда ли, он ведь не станет по осени пугаться чудной, корявой, скрипучей старухи?
Георг. Мне отказал рассудок, когда я женился на Элен. Я видел только ее тело. Оно было как триумфальная арка, и я вошел в него со славой и почестями. Но там, за воротами, оказался всего лишь захолустный городишко, самая настоящая дыра, хуже которой не придумаешь. И вот так, через разочарование, почти внезапно я стал зрелым мужчиной. Теперь, когда разум и желание не в разладе, я вижу: ты куда лучше как женщина. Мне нужна ты.
Хельма. Мало того, что я не могу удержать того, кого люблю, так еще и ты вздумал надо мной смеяться.
Георг. Я не смеюсь! Я грежу тобою! Твоими устами, твоими очами, твоею печалью. Твой лик входит в меня. Я чувствую, как становлюсь тобою, когда улыбаюсь, когда болтаю вздор… Ах, у меня темнеет в глазах! Твоя рука! Секундочку, мне надо отдышаться. Быть влюбленным так утомительно.
Хельма исчезает из древесного ствола. Вскоре после этого из-за кустов появляется Элен.
Знаешь, что мне пригрезилось? Ты босиком идешь по стерне, и тебе не больно — такая ты легкая, такая невесомая, и ты удаляешься, улетаешь…
Элен. И у тебя еще хватает наглости рассказывать мне всякое непотребство, которое тебе пригрезилось подле другой?
Георг. Знаешь, теперь, с этим ограниченным кругозором, ты иногда совсем теряешь лицо.
Элен.
Георг. Нет, это ты, лишь ты всему виной. Ты, прежде добрая, характер поменяв, дала толчок всем этим наважденьям — и вот два человека, прежде совсем чужие друг другу, теперь друг друга любят до безумья.
Элен. Да не любят вовсе! Ну все, довольно, отправляйся к ней, коли тебе так легче. Заурядней ты ничего уже найти не сможешь.
Георг. Тебя саму отнюдь не возвышает, когда ты этак вот о ней злословишь.
Элен. Со мной, конечно, риск куда как больше! Я столько сохранила для тебя единственного, сокровенного, незнаемого. Но ты слишком слаб и не хочешь меня познавать. Ты выбираешь гладкий желобок, тихую пристань, сытный ужин, удобную панель приборов…
Георг. Это как посмотреть, Элен. Да, ты права, мне было нелегко уйти из-под влиянья твоего. Я был готов в объятиях твоих подпасть твоим нелепым суеверьям. Ведь хочется согласия во всем. А многое из того, что ты произносила вслух, мне часто тайком нашептывают мои мысли. Но они же нашептывают мне и нечто прямо противоположное. Поэтому если уж я раскрываю рот, то стараюсь говорить взвешенно. И то, что я говорю, в нашу жизнь хорошо вписывается. Этого требует моя профессия. Это ты можешь позволить себе до бесконечности усугублять свои душевные глубины. А я живу своей работой, я должен приносить пользу. Нет, Элен, ничего хорошего у нас бы не получилось. В конце концов, я ведь тебя просто не понимаю. Кого трогают мои руки, когда они прикасаются к тебе? И к каким запретным идеям я приобщаюсь, целуя тебя в губы? С каждым днем ты отступаешь куда-то все дальше и дальше, в какие-то пределы, где мне лично абсолютно нечего искать. Вчера расизм, сегодня набожность, завтра суеверия и магия, средневековье, мракобесие, а послезавтра, как знать, может, уже каннибализм?
Элен. Ты сам с собой лукавишь, говоря: Элен, ничего хорошего у нас бы не получилось. А сам потерял сердце. Ну и как тебе без сердца, хорошо? (Исчезает справа, за кустами.)
Слева выходит Хельма.
Хельма. Что этот талисман со мной творит? Пусть мне теперь и не дают проходу, зато любую фальшь я замечаю и оттого страдаю во сто крат. Уж не настолько я правдолюбива! Пусть я прикинусь, пусть меня обманут… Но нет, тогда опять я не смогу всю правду узнавать…
Справа из-за кустов выходит Георг.
Георг. «Кто ж не согласится ворону променять на голубицу?». И разве ты не голубица — такая кроткая, нежная, исполненная любви? С тобой одной изведал я неизъяснимое блаженство. Но ты не знаешь, сколь ужасно расчленяет тебя мое вожделение. Внутренним взором я вижу уже только отдельные, недостижимые мне в своей отдельности части: груди, ляжки, бедра. Голову — долой, ступни — тоже. Ни один сексуальный маньяк не разделывается со своими жертвами свирепей, чем моя неистощимая и больная фантазия.