Время истинной ночи
Шрифт:
С тех пор он взял за обыкновение делиться с ней всем. Вот именно, всем! Даже когда речь зашла о предательстве, настолько чудовищном, что простой намек на это, скажем, в разговоре с нянюшкой, означал бы для него пожизненное заключение в темнице. И все же он доверился ей… нет, даже не так: он счел себя обязанным довериться ей и поделиться с нею. И никогда не вел себя с дочерью так, словно она всего лишь маленькая глупышка, которой не нужно ничего, кроме ласки отеческой руки.
Так что же произошло? Что изменило его? Может ли отец обратиться к дочери с такими заверениями, а потом взять да и позабыть о них? Или… сделать вид, будто позабыл?
Неприятное ощущение,
Может быть, именно эта мысль и повлекла за собой видение. А может, Сияние прорезалось именно в этот миг, заставив все вокруг резко перемениться. Или же… или ей так отчаянно потребовалось узнать и понять, что происходит, что она сама заставила Сияние прорезаться, может быть, Оно услышало ее беззвучный плач и только потому прорезалось — внезапной радугой, сверкнувшей с яркостью молнии. Блеск был таким ярким, что у нее защипало в глазах и она вскрикнула от боли. Прошло несколько мгновений, прежде чем ее зрение приспособилось к новой ситуации, — времени на это понадобилось несколько больше обычного, потому что на этот раз ей было страшно посмотреть. Посмотреть и увидеть.
И тогда…
И тогда…
Ее отец куда-то исчез. Нет, не так! На том месте, где он только что находился, появилось нечто иное — голодное четвероногое с перепончатыми лапами и черными, как сама ночь, ненавидящими глазами. Когда чудовище заскребло когтями по полу, девочка услышала стоны — человеческие стоны, как будто воскресли все люди, которых погубила эта тварь, — воскресли лишь затем, чтобы умереть заново, причем в чудовищных мучениях. Она поднесла руки к ушам, заткнула их как можно плотнее, лишь бы не слышать эти жуткие стенания. И еще ей стал слышен настоящий голос этой твари, а вовсе не голос ее отца, он вообще не был больше человеческим, — но девочка постаралась заглушить его, заглушить собственным изумлением, она просто-напросто отказалась его слушать. Сквозь слезы она видела, как кровь капает у чудовища с губ, увидела и кое-что иное: красные мокрые тряпки, в которые оно куталось. Радужное Сияние обернулось огненным вихрем, ослепительным ураганом, обступив девочку со всех сторон, — и она узнала эти обагренные кровью лохмотья. То был плащ ее отца. Плащ отца! Эта тварь сожрала ее родного отца!
И вдруг все это сломало ее — Сияние, вызванные им видения и порожденный видениями страх, — и она мягко осела на пол, и тошнота поднялась из глубин ее живота, подобно магме, извергающейся из недр вулкана. Девочку начало отчаянно и безнадежно рвать, все ее тело билось в судорогах ужаса — не способное ни уползти, ни затихнуть, раздавленное ощущением невыразимой утраты — утраты настолько абсолютной, что ей самой оставалась непонятна ее природа.
И тут послышались торопливые шаги. Нянюшка. Сильные руки обхватили ее сзади за плечи и заставили сесть. Сильные руки открыли ей рот, прочистили чем-то горло и вернули возможность дышать. Еще чуть-чуть задыхаясь, девочка закрыла глаза. «Убери ее, — взмолилась она. — Убери эту гадину». Ее тело содрогнулось еще раз, но уже не так сильно. Недавний страх и недавняя ярость уходили. Теплая рука гладила ее по голове. Горячие слезы катились у нее по щекам.
— В чем дело, Мира?
Существо, сожравшее ее отца, обратилось к ней. «Это не мое имя», — захотелось ей простонать
— Дайте ей успокоиться, протектор, — заговорила нянюшка. Йенсени радостно окунулась в знакомый запах, в привычное тепло и в обычную надежность объятий. Зарылась в мягкие руки. — Дайте ей перевести дух.
— В чем дело? — повторило чудовище. И хотя голос его вновь звучал точь-в-точь как отцовский, Йенсени было больше не одурачить. Неужели нянюшка не замечает подмены? Неужели не чувствует кровавого дыхания этой гадины? — Что с ней случилось?
— Да просто нашло что-то, — спокойно ответила нянюшка. — С ней же такое бывает. Время от времени. Да вы и сами знаете. — Мягким платком она вытерла слезы из глаз девочки, очистила ее подбородок от остатков рвоты. — С ней все в порядке, — прошептала старуха. — Все прошло. Только дыши глубже. И медленней.
Йенсени попробовала так и поступить — и тут же задохнулась. Попробовала еще раз — теперь уже с большим успехом.
— Такое находит на нее, — повторила нянюшка. Прозвучало это как заклинание, призванное и способное утешить. — То и дело с нею такое случается. — Она хотела было подняться на ноги, но Йенсени вцепилась в наставницу так крепко, что у нее ничего не вышло. Нянюшка погладила девочку по голове, мягко и нежно. — Все будет в порядке, — спокойно сказала она. Обращаясь к нему. К этому чудовищу. — Я о ней позабочусь.
Наступило молчание. Йенсени не осмеливалась поднять глаза — ведь ей пришлось бы тогда встретиться взглядом с чудовищем. Она чувствовала, что находится в невероятной опасности; невозможно было даже представить себе, как поступит чудовище, узнав о том, что девочка разгадала обман. Но, по крайней мере, к словам нянюшки оно отнеслось с доверием. Тяжелая рука опустилась девочке на голову и погладила — скорее лаская, чем утешая. Йенсени задрожала, пытаясь сделать вид, будто принимает эту руку за отцовскую. И наконец чудовище оставило ее наедине с нянюшкой, а само удалилось четким шагом из комнаты и захлопнуло за собой тяжелую дубовую дверь. Что ж, по меньшей мере, она теперь в безопасности. До поры до времени.
— Все в порядке, детка. — Нежно бормоча, нянюшка по-прежнему стирала с ее лица слезы и рвоту. — Все пройдет. Все всегда проходит.
«Оно сожрало отца, — захотелось крикнуть девочке. — Это чудовище сожрало моего отца!» Но эти слова застревали у нее во рту, произнести их казалось просто немыслимым. В комнате стало холодно, а ее ночная сорочка… Она печально вздохнула, потому что отец некогда прикасался к ней, он ее трогал, а теперь его не стало…
— Йен?..
Она все знает, и рано или поздно об этом догадается и чудовище. А догадавшись, убьет ее или сделает с нею что-нибудь еще хуже. Ей надо уйти отсюда, уйти как можно дальше, прежде чем это случится. Подальше и…
«За стены?»
За стенами лежал реальный мир. За стенами свирепствовало неукрощенное Фэа. За стенами орудовали служители мстительного Бога, Церковь которого обрекла ее на полусуществование в темнице без окон. Никто не впустит ее к себе в дом. Никто не поможет ей. Выйти за эти стены означает раз и навсегда остаться в полном одиночестве. Она подумала о том, что это значит, насколько опасно и страшно это будет… и тут вновь мысленным взором увидела окровавленные лохмотья. И капающую кровь. И ненавидящие глаза. И поняла, что больше не сумеет обвести чудовище вокруг пальца. И даже если попробует, оно ей не поверит.