Время лгать и праздновать
Шрифт:
Если бы ему сказали, что он самообольщается, Нерецкой и слушать не стал. Он был уверен, что его семейная жизнь покоится на непреложной основе, которая одна только сближает мужчину и женщину, одна помогает им распознать друг в друге отца и мать своих детей. Всякий «живущий своим домом» по-своему, через свой душевный опыт приходит к этому знанию. Без него супружеская жизнь или корыстна, или лжива, или невозможна. Душа д и ч и т с я.
В далеком уже прошлом (если обозначать время бывших привязанностей властью настоящих) он неожиданно увлекся студенткой горного института. Она приехала на Алтай, чтобы присоединиться к какой-то экспедиции в качестве практикантки, но на месте для нее не нашлось ни лошади, ни амуниции, без которой в горах не проживешь. Этой бестолковщиной и объяснялось ее появление у них на аэродроме. Однако в Бийск, куда она надеялась попасть, они вообще не летали, и волей-неволей ей пришлось дожидаться оказии в Барнаул, что тоже было делом нескорым.
Наверное, он и раньше встречал ее в городке, но в своей истертой штормовке она мало чем отличалась от местных девушек-строителей. И лицо у нее было не из тех, которые бросаются в глаза. Но тут она оказалась совсем рядом — за одним из четырех столиков гостиничного буфета, куда он зашел по пути из гарнизонного Дома офицеров, где стоял единственный на весь городок старинный «шульцевский» бильярд. Он ждал, пока остынет кофе, а она сидела боком к нему и с картинно неподвижным лицом вчитывалась в какие-то листки. Линии смуглого профиля были по-девичьи округлы и одновременно упруги — сочетание, дарованное только ранней юности. Каждая черточка безупречно вливалась в абрис, безупречно сотворяя единое — облик египтянки времен Нового царства. Господи, да откуда она такая?.. Черные, с вороньим отливом, волнистые волосы были туго, до широкого блика у висков, стянуты на затылке. Он перевел взгляд на лоб и открыл уложенные тончайшими штришками бархатистые брови южной красавицы, чуть вздрагивающие ресницы из того же набора, закругленные углубления в уголках губ, сомкнутых умиротворенно, но и с тем выражением, с каким владеют правом на чужое счастье… И тут он вспомнил черную розу, купленную утром на рынке у Дома офицеров.
«Да вы посмотрите!.. Хорошенько посмотрите!..» — растерянно возглашала девочка-цветочница и, в отчаянии от слепоты людской (покупали цветы поярче), безуспешно протягивала всем идущим мимо темную головку на длинной ножке. Взглянув на обиженное личико девочки, он взял у нее из рук едва распустившийся бутон… и уже не мог отвести глаз.
Каждый из отступивших от сердцевины лепестков, тускло тлея по краям густым кармином, заманивал взгляд в темную глубину бархатистых одежек, где, казалось, затаилось нечто еще более прекрасное, дивное!.. Девочка смотрела восторженно, она по его лицу поняла, что он покорен чарами черной розы. И в самом деле, в цветке увлекал не стройный ворох царственного наряда, а укрытая им воображаемая красота. Вот и теперь он вглядывался в профиль египтянки, как в пылающий краешек лепестка, и тяжелел от волнения, от желания узнать, что за ним…
И ему удалось. Но после нескольких свиданий ее сходство с черной розой рассыпалось в прах — достаточно было услышать, как она смеется. Смех этот, сдавленный, с какими-то харкающими призвуками, — он помнил со школьных лет. Так смеялись избыточно здоровые толстокожие девочки, потешаясь над чьей-нибудь неловкостью, слабостью, приметой наивной детскости. Это был у л и ч а ю щ и й смех. И неизменно сопровождался гадливо-радостной гримасой. Ею изображался переживаемый уличенными конфуз, вернее — навязывалась его оскорбительная, карикатурная личина — так великовозрастные пакостники насильно тычут в глаза какой-нибудь тихой девочки непотребный рисунок. Что бы ни веселило ее, студентка смеялась всегда одинаково, точно всякий раз в ней включалась закольцованная запись непристойности.
Знакомство не продвинулось дальше любовных забав. Руки сладостно касались невидимого взгляду, а душа д и ч и л а с ь. И не успела она улететь, как он забыл о ней. Со всеми своими прелестями, тайными и явными, она была чуждой ему настолько, насколько Зоя — родным человеком.
В ее суматошном изяществе, простодушной веселости, с какой она честила себя за промахи, в милом безрассудстве движений, поз, жестов было столько понятного ему, родственного, что казалось, она росла где-то рядом, насыщала душу тем же, что и он, и потому они не могли не сойтись!.. Он не только не в состоянии был представить другую женщину на ее месте, но не понял бы человека, который попытался бы доказать, как велика и естественна такая возможность. Как не понял бы этот самый человек, если бы ему стали доказывать возможность замены сестры.
Ближе к городу в сильно опустевшем и стихшем вагоне объявился пьяный растрепанный человек и оповестил о себе обличительными стихами:
Возьмемьте нас И без прикрас, Хоша бы в профиль, Хоша б анфас!..Прокричав с полметра сатиры на злобу дня и не вызвав интереса у вагонной публики, он сел к окну, выматерился и скоро уснул, обморочно свесив большую костистую голову. Нерецкой посмотрел на никак не потревоженных пассажиров — сидевших напротив пьяного двух женщин и ребенка, и что-то дрогнуло в нем, он пронзительно почувствовал грех своего избранничества и одновременно — страх уподобиться этим людям, с их разрушенной человечностью, с их тупой уверенностью, что ни быть другими, ни жить по-другому, как только в нужде и нравственной грязи, они не могут, и потому так заскорузла их покорность тому, что они есть. Эта покорность отражалась на отрешенно застывшем некрасивом лице молодой матери, в то время как трехлетний ребенок ее, скверно одетый, неухоженный, отвалившейся челюстью и бессмысленным взглядом откровенно оповещал о полученном наследстве и уготованной судьбе. Перехватив взгляд Нерецкого, другая женщина, почти старуха, посмотрела на него с приниженной улыбкой, какая только и бывает у придавленных материнской любовью и страданием из-за неспособности хоть как-то скрасить жизнь дочери и внуку.
«Что со мной?.. Зачем мне т а к понимать?.. Чтобы с ними произошло то, что произошло, неведомые ни им, ни мне люди собирались в партии и армии и долго убивали друг друга. И кто виноват, что у потомков победителей нет ни родовых гнезд, ни родовых могил, ни достойного приюта бренной плоти, ни достойного Храма для умиротворения духа?..»
«Она теперь смыла дорожную грязь и с ногами забралась в большое кресло…» — думал он, быстрым шагом проходя бесконечную аллею.
Вообразив ее в кресле, он как въяве увидел ее глаза цвета мокрой гальки, нетерпеливо распахнутые ему навстречу, услышал тихий, только для него голос, каким она всегда жаловалась на непереносимость бродячей жизни.
«Какое это счастье, что со мной ничего не случилось, я не умерла, вернулась и вижу тебя!..»
В милом холодке ее щек, в ее глазах, звуке голоса, в том, что она живет и дышит рядом, содержался спасительный исход всем его терзаниям.
Он сразу расскажет ей о смерти Ивана, о своей вине перед ним, обо всем, что роем кружится в голове.
Он чувствовал себя мальчишкой, который набедокурил в отсутствии старших и торопит встречу с ними, чтобы во всем признаться и снять камень с души.
Он вспомнил женщин из вагона и неожиданно подумал, что жизнь изменится, иначе быть не может. «Лучшее все еще в людях, и оно заговорит…»
Господи, как ему нужно, чтобы Зоя сидела в кресле, привычным жестом сжимая у подбородка воротник халата, и слушала. Кому во всем свете он может выговориться, кто поймет?.. «Душу лечат любимые…» И в ней все стихает от его ласки, замедляется, а доверчиво открытое сероглазое лицо беспомощно бледнеет, и тогда кажется, что то, к чему его влечет, — ему одному свойственная жестокая прихоть.
— Вы Нерецкой?..
Первым пришло в голову подозрение, что его вознамерились вовлечь в «мероприятие», скажем, в разбор очередной баталии перманентной войны между живущими на первом этаже садоводом-любителем и его незамужней дочерью, обострившей отношения с родителем очередной беременностью.
«Другого времени не нашлось?» Он не сказал так, потому что искательный взгляд и нерешительная улыбка женщины показывали, что она очень опасается неудачи, краха каких-то надежд, которые ночью, в дождь, привели ее сюда, под навес подъезда.