Время мертвых
Шрифт:
– Будь осторожен в своей многотрудной работе, Никита Андреевич, – с какими-то странными нотками пробормотала Римма. – И не забывай, что где-то уже посажено дерево, из которого сколотят твой гроб.
Размышляя на тему, что мой язык – мой враг, я добрался до дома на улице Советской, приткнул машину перед подъездом, поднялся на свой третий этаж. В квартире было душно, неуютно, здесь уже неделю не ступала женская нога. Я стоял посреди комнаты, растерянно озирался. Неужели утром, когда я уходил, был такой же беспорядок? Не квартира, а прорабская бытовка. Словно домовой просыпается в мое отсутствие и все разбрасывает.
Я шатался по углам, наводил порядок: перекладывал
Я спешил, мазал пол шваброй, вытер пыль с подоконника, недоумевая, почему не сделал этого вчера.
Варвара не являлась. Я выпил кофе, что-то перекусил, принял душ. Но этим ничуть не приблизил появления на горизонте своей девушки. Вечер продолжался. Я блуждал по квартире, включил зачем-то новости. Но быстро выключил, выяснив для себя две вещи. Первое: всем умным женщинам нужно брать пример с Америки, которая научилась свои проблемы делать мировыми. Второе: в мире возникла новая обязательная религия: вера в «российский след». Вмешательство в выборы, хакерские атаки, убийства журналистов, сели, потопы, извержения вулканов, «трясения земли»… Во всем обязан присутствовать «российский след», иначе нельзя, время такое. Отрицать его – грех и ересь.
На улице темнело. Я курил, пил кофе. Город засыпал, просыпался аппетит. Я снова стучал дверью холодильника, что-то жевал, попутно восхищаясь, до чего же содержательно провожу время!
В девять часов позвонила Варвара. У нее был усталый разбитый голос.
– Я только вышла из музея, Никита, – пожаловалась девушка. – Засиделись с Сергеем Борисовичем, было много дел, честное слово… Готовится новая акция на волне успеха ночи музеев 25 августа, в ночь с субботы на воскресенье. Намечаются мероприятия, познавательные экскурсии, конкурсы, будет большая реклама в СМИ. Музей сегодня работает до 10 вечера, здесь по-прежнему посетители, персонал зашился.
– Но ты уже вышла? – уточнил я. – Сейчас приеду.
– Да бог с тобой, – испугалась Варвара. – Я столько не простою, тут ветер. Вызвала такси, не волнуйся, сейчас приедет. Но еще одна проблема. Соседка позвонила, я ее топлю, труба прохудилась. Не сильно, но течет по стенам. Она уже вызвала «аварийку». Так что, извини, я – к себе. Не ждать же, пока они начнут взламывать мою квартиру.
– Ну, я так и знал, – не сдержался я. – Ведь чувствовал, догадывался…
– Знаешь, дорогой, – рассердилась Варвара, – есть люди, которые всегда недовольны. Обычно это ты. Можно подумать, я виновата, что у меня прорвало трубу. Хорошо, что сегодня прорвало, а не вчера, когда меня в городе не было. Тогда бы мой дом отправился в дальнее плавание. Не обижайся, Никита, – сменила она тон, – если сделают сегодня, снова закажу такси и приеду ночью. Если нет, то завтра, потерпишь? Ведь секс в жизни не главное, верно?
Что-то провокационное звучало в ее последних словах, сказанных с елеем. Анекдот пришел на ум: если мужчина думает, что секс в жизни не главное, значит, он у него только что был.
– Ау? – сказала Варвара. Вокруг нее свистел ветер, врывался в трубку.
– Ладно, – вздохнул я. – Оставайся на связи.
В принципе, время детское – начало десятого. Я отложил телефон, откинулся на диванную подушку. «Военные» галлюцинации не возвращались. Память иногда уводила в прошлое, но только в тех случаях, когда я сам не возражал. События дня проходили перед глазами. Новые люди в музее – Алла Михайловна со своей диссертацией, полноватый Михаил. Неприятные ощущения у Варвары, когда мы шли по территории крематория. Опасения Сергея Борисовича – так и подмывало
На сумасшедших в этом месяце дико везло. Гражданин Григорян, гражданин с прибором… В первых числах августа посетитель музея с говорящей фамилией Толстой сделал попытку подменить настенный мемориал, сплетенный из волос усопшего. Мужчине было за семьдесят, но внешне он производил впечатление адекватного человека. Мемориал висел в районе лестницы между этажами и на фоне прочих изделий в глаза не бросался. Небольшой, овальной формы, похожий на шкатулку со стеклянной крышкой. Основа мемориала – бронза с узорчатыми переплетениями. Внутри – опадающие листья из седых волос, трогательный голый куст, согнувшийся на ветру. Темно-фиолетовый фон, серебристый рисунок. Печаль, тоска, осенняя меланхолия…
Подобных изделий в музее были десятки, но посетителя привлек именно этот. Он улучил момент, когда рядом никого не было, снял изделие со стены, заменил его какой-то бутафорской подделкой (чтобы не сразу обратили внимание) и заспешил к выходу, сунув краденую вещицу за пазуху. Выдержки не хватило, и Рита на входе обратила внимание на его поспешность. Позвонила охране, те перехватили гражданина Толстого, когда он спешил на остановку. Было видно, что он что-то спер.
Гражданин раскис, выжимал слезу, когда его под конвоем доставили обратно. Что-то надоумило Сергея Борисовича повременить со звонком в полицию. Вор окончательно расклеился, плакал, излагал свою историю.
Он бывший научный работник, полвека назад похоронил жену, тогда еще совсем молодую, прожили всего несколько лет, завели дочку, потом тяжелая неизлечимая болезнь и – память на всю оставшуюся. Заказал мемориал одному мастеру (и в советское время были мастера), который впоследствии пропал во время наводнения (в смысле мемориал).
Повторно не женился, дочурка скончалась в 2012-м от той же болезни, что и мать (примерно тогда он и тронулся рассудком). И вдруг в музее наткнулся на знакомую вещицу, глазам своим не поверил! Не может быть другой такой же! У него остались знакомые в научных кругах, кто-то говорил, что можно клонировать человека, имея его волосы. Он уже договорился, отдал все свои сбережения! Операцию по клонированию будут проводить не в России – здесь такое запрещено, а где именно – не наше дело… Он умоляет, он готов на коленях стоять, ему не нужен весь мемориал, дайте хотя бы прядь волос…
Якушин, если честно, растерялся. Хорошо, что полицию не вызвал, те не стали бы разбираться. Историю появления мемориала в музее проследить было трудно – принес кто-то за умеренную плату. Небольшое расследование выявило: Толстой действительно тот, за кого себя выдает. С небольшой поправкой – стоит на учете у психиатра. Вряд ли у него имелись связи в кругах, проводящих подобные операции. Но самое смешное, что из волоса действительно можно сделать клона. Толстой твердил: хочу вернуть жену, не могу без нее, хочу, чтобы она была со мной… И лил при этом слезы. Мысль о том, что пока «ребенок из пробирки» вырастет и начнет что-то понимать, его в этом мире уже не будет, мало заботила.
Всем было неловко в этой ситуации. Якушин все же нашел соломоново решение: мемориал отдали гражданину Толстому, а когда он радостный умчался, проконсультировались с психиатром, наблюдающим больного, и утрясли вопрос, как сделать так, чтобы избавить человека от дальнейших потрясений.
Первым делом сработала вибрация в телефоне, звонок включается парой секунд позже. Трубка лежала под рукой, я моментально схватил ее, поднес к уху.
– Ты уже дома? – ехидно осведомился я. – Пришел небритый мачо, уверяет, что он сантехник, и ты растерялась?