Время освежающего дождя
Шрифт:
Зураб уже не скрывал раздражения и сожалел, что свернул к «барсу барсов», видно забывшему о могуществе знамени Эристави Арагвских! Он смотрел в недопитую чашу и все больше хмурился: «Да, прав Цицишвили, великие испытания предстоят князьям, но…»
Саакадзе долго шагал по извилистой дорожке между темными чинарами. Не нравился ему разговор Зураба. Уж не напрасна ли дружба Моурави с князьями?.. Нет, не напрасна. К счастью, сейчас князья зависят от Моурави, а не Моурави от них. А расчет и ненависть по-прежнему разделили владетелей на враждебные группы… Но к какой же из них примкнул друг Зураб? Один он не осмелился бы выражать открыто неудовольствие
Саакадзе остановился… Жаль, Шадиман не на свободе! Отблеск костров обагрял крепостные стены, и, казалось, высоко в небе выступали из мрака башни. Там, страшась ночного нападения, прятался Исмаил-хан, и там же, изыскивая средства вырваться из плена, томился Шадиман! Вот – настоящая приманка! А почему бы не перебраться «змеиному» князю в замок Марабду, тоже в крепость и даже более удобную? Подальше от кизилбашей и поближе к дружественным ему князьям…
Эрасти осторожно набросил плащ на могучие плечи Моурави. В отсветах поздней луны серый бархат казался серебряным. Саакадзе усмехнулся: из двух опасностей надо выбирать меньшую…
Где-то несмело прокричал первый петух…
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Цирюльник с ожесточением точил бритву. Эрасти видел, как выборные от амкарства уже входили на двор, а цирюльник, не обращая внимания на вопли и нещадную ругань, продолжал скоблить его дергающиеся щеки. Эрасти удалось выхватить из ножен шашку и пригрозить нерадивому. Бритва проворно забегала, кося жесткую щетину.
Дверь тихо скрипнула, Русудан остановилась на пороге комнаты Саакадзе. В чаше стыл утренний соус. На подоконнике требовательно чирикали воробьи. Она перевела взгляд на Георгия, выводящего гусиным пером на вощеной бумаге какие-то знаки, и неслышно удалилась.
А в дарбази Георгий обдумывал завершительный разговор. Даутбек встречал амкаров и купцов, выбранных от наиболее важных цехов и торговых рядов. И оттого, что в углу стояло знамя ностевского владетеля, а на стенах сверкало невиданное оружие, и оттого, что в огромной индийской вазе благоухали редкие цветы, – робость охватывала пришедших. Они в смущении вспоминали свою развязность в спорах с Моурави в караван-сарае.
Лиловый, затканный серебром атлас раздвинулся. Ожидающие облегченно вздохнули. Вошли Дато, Ростом, Димитрий – близкие и любимые Саакадзе. Но и азнауры сегодня сдержанны. Дато не шутит, Димитрий не клянется, что будет кого-нибудь полтора часа рубить или целовать, а Ростом, всегда стремящийся создать себе известность, – будь то в замке или на майдане, – сейчас холодно поздоровался и, раскрыв нарды, стал подбрасывать игральные кости.
Но вот показался Эрасти и порывисто объявил: «Моурави скоро пожалует». Сиуш удивленно заметил, что на исцарапанной бритвой шее оруженосца висел не крест, а серебряный барс с бирюзовыми глазами.
Напряжение росло, угнетала тишина. Старосте купцов, не раз водившему караваны с мареной в Эрзурум, чудилось, что мимо него прошла вереница верблюдов с тюками благополучия, а он затерялся в раскаленных песках пустыни неудач. От мучительного полусна вернул его к действительности властный голос.
Саакадзе выразил надежду, что купцы обдумали все высказанное им за последнюю неделю и многое поняли. Нельзя по-прежнему ничего не замечать дальше порога своих лавок, нельзя отгородиться
Мелика поразила перемена. Еще два дня назад Моурави казался простым и доверчивым, соглашаясь на сегодняшний тайный разговор с выборными, сейчас же сидел в мерцающем перламутром арабском кресле замкнутый и недоступный.
Эрасти пододвинул чубук и высек огонь. Саакадзе с наслаждением затянулся. Это было еще не виданное зрелище. Амкары с трудом подавили желание перекреститься. Из широко раздутых ноздрей Саакадзе валил серо-синий дым. «Может, дэви? – ужаснулся Эдишер. – Иначе почему такую силу имеет?!» И он смущенно подтолкнул Сиуша: на цагах Саакадзе горели два изумруда, обладающие даром предвидения.
Староста купцов робко заявил: скоростной гонец, посланный тбилисскими караван-сараями, вчера вернулся с печальной вестью. Дорога на Шемаху закрыта. Всюду персидская стража. Те смелые караваны, которые ушли из пределов Грузии, не достигли чужеземных майданов. Персидский шелк опутал берега Каспийского озера. В мечетях муллы проклинают грузинский товар.
Саакадзе оборвал его унылое причитанье: «Если персидские муллы проклинают, то турецкие будут благословлять. Если дорога на Шемаху закрыта, то на Эрзурум свободна, а кто идет – всегда дойдет. Купцы издревле способствовали обогащению царства. Они никогда не устрашались преград: моря переплывали и пустыни пересекали, наполняя родную страну изобилием и благосостоянием. Так пристало ли теперь, когда миновали испытания и тучи далеко ушли за черту Картли, нарушать веками установленный обычай?»
Купцы и амкары выжидали. Саакадзе резко отодвинул чубук.
– Почему у людей короткая память? Почему не хотят помнить случившееся? Когда сераскер Джгал-оглы воевал с шахом Аббасом (Саакадзе развернул пергаментный свиток), вот как запечатлели монахи печальную быль: «Царствовал голод, купцы разбежались, и жители Вана съели собак, кошек, ослов, лошадей и кожи. Нищие толкли могильные кости, а потом умирали нос к носу. Мать сварила сына, а отец продал дочь за два просяных хлеба. Погибли тысячи тысяч и десятки тысяч, а уцелевшие бежали в Джезире, Багдад, Арабистан, Тебриз, Казвин, Хорасан и там на чужбине умерли, и ни один из тысяч не вернулся. От Салмаста до Стамбула и на север до Амида и Алапа жили лишь медведи, кабаны, волки-людоеды и гиены…»
Выборные в смятении смотрели на Саакадзе, словно от него зависело нагнать или предотвратить этот ужас. Сиуш на миг представил себе, как в Тбилиси живые грызут мертвых, и неистово вскрикнул:
– Моурави, ты все видишь! В твоей руке судьба Картли! Говори – что нужно? Хоть не очень богаты, но сделаем.
– Купцов не остановят моря и пустыни!
– Торговать мы будем!
Саакадзе поднялся, поднялись и остальные. Он подошел к нише, отдернул занавеску. На полке виднелся поднос с золотистым виноградом.
Мелик выразил изумление – как мог в начале лета созреть такой вкусный виноград?
– Я хочу еще больше удивить друзей. Это прислал мне с гонцами везир Осман-паша. Прошу попробовать!
Мелик несмело потянулся за кистью, взял и Эдишер и вдруг нелепо закашлялся. Саакадзе рассмеялся:
– Вот чем угощает меня султан: виноградины выдуты из легкого золота. Примите на память о новом пути. Пошлем в Стамбул караван с лучшими изделиями…
Заходило солнце, лучи мягкими дорожками ложились на палас. Автандил широко раздвинул занавес и пригласил гостей отведать фазанов, уже томящихся на вертеле…