Время перемен. Дилогия
Шрифт:
«Амок — хорошее слово, — подумал Грива. — Вроде бы понятное, но ровным счетом ничего не объясняющее. Особенно если учесть, что классический амок, говорят, насылается извне. Колдуном».
В колдунов Грива не верил. Даже красавица-мулатка с болтливой тыквой не смогла его переубедить. В Бога Артём верил, да. Но в колдовство и зомби — нет. Хотя нельзя отрицать и такую версию, что есть некто вне поля зрения, который терпеть не может Артёма Гриву, очень хочет его прикончить и, обладая могучими гипнотическими способностями, время от времени натравливает на Артёма окружающих. Но в таком случае это весьма глупый субьект, потому
Нет, эта версия столь же сомнительна, как и десяток других. И все-таки есть вопрос, на который Грива очень хотел бы получить ответ: почему именно он стал объектом немотивированной агрессии? Почему он, а не Ванька? Или любой из нескольких сотен богатых европейцев, развлекавшихся в Вегасе?
— Ты хочешь, чтобы тебе объяснили, чем ты отличаешься от других? Я тоже хотел бы знать это.
Специальный координатор Хокусай сидел на татами в номере на шестнадцатом этаже гостиницы «Стардаст», часть которой была арендована для «алладиновцев» администрацией штата Невада. Изначально их намеревались поселить в отеле «Алладин» (кто-то с чувством юмора подсуетился), но Хокусай счел, что «Стардаст» подходит больше.
Номер был скромный — Хокусай не любил роскоши. Еще Артём был уверен: татами здесь раньше не было.
— Я тоже хотел бы это знать, — сказал специальный координатор. — И доктор Праччимо. И глубокоуважаемый Сяо Сунь. Но мы не знаем. Зато мы знаем, что это отличие существует.
— Это из-за того, что я поглазел на «пессимиста» — и не спятил?
— Из-за этого — тоже. Кроме того, ты — единственный из известных нам людей, который стал объектом немотивированной агрессии трижды.
— Почему — трижды? — удивился Грива. — Немотивированно на меня напали только один раз. Остальное — глупость местных полицейских.
— Здесь — один, — согласился Хокусай. — Но это был третий случай. Первый раз на тебя напали в России…
— Танимура-сан, я не согласен! — возразил Грива. — Объектом была девушка, за которую я вступился! Так что то нападение было вполне мотивированно. И нападающие действовали достаточно осмысленно. Совсем не так, как здесь, в Вегасе.
— Тактически — да, более осмысленно. Но не стратегически. Аналитики сопоставили результаты допросов твоих соотечественников со здешними материалами и обнаружили все характерные признаки феномена немотивированной агрессии. Твои соотечественники же были уверены, что тебя надо убить. Уничтожить. И не потому, что ты поколотил их приятеля, а по глубокому внутреннему убеждению. Просто они значительно более законопослушны, чем вегасцы, а как следствие — другая поведенческая модель. Тебя должен был уничтожить закон, а не нож.
— Мне об этом ничего не говорили.
— Естественно, — ответил Хокусай. — Пока в этом не было необходимости.
— Ладно, допустим. А третий случай?
— В Африке. Когда симпатичная чернокожая леди чуть не проткнула тебе сердце.
— Но мы с Юджином…
— Вы с Юджином решили это дело замять. Я в курсе. Не возражаю. Поскольку ни до, ни после упомянутого мною эпизода эта чернокожая ни на кого с ножом не
Артём покопался в памяти…
— Вообще-то нет, — признал он.
— А когда тебе в последний раз приходилось прибегать в физическому насилию — вне своих профессиональных обязанностей?
— Не помню… Кажется, в Антверпене. Мы с друзьями немножко повздорили с местными любителями пива. Но я тогда еще курсантом был… А после окончания Императорской Школы… Не припомню такого. Сказать по правде, Танимура-сан, мне и по работе хватало острых ощущений, чтобы размахивать кулаками вне служебных обязанностей. Обычно я умею сглаживать конфликты… Умел, — поправился Грива.
— Умел и умеешь, — возразил Хокусай. — Но в последнее время твоего умения стало недостаточно. Что-то в тебе изменилось. Есть мнение, что это следствие твоего контакта с существом, которое ты называешь «пессимистом».
— Это не я придумал…
— Неважно. Ясно, что ты — отличаешься. Кое-кто у нас считает, что ты уникален. Возможно, ты — единственная нить, ведущая к пониманию того, что есть то существо. А оно и всё, что с ним связано, по мнению многих уважаемых людей, имеет для человечества не меньшее значение, чем возникновение феномена спонтанной деструкции.
— Я так не думаю, Танимура-сан, — заявил Грива.
Хокусай улыбнулся.
— «Ифрит», конечно, масштабнее. Но что есть «ифрит»? Он есть некая реальность, находящаяся вне нашего понимания, но способная активно воздействовать на наш мир, на человечество. Причем мы даже не понимаем, является ли она частью нашего мира или проникает извне. Зато мы знаем, что это демон, которого вызвали мы сами и о котором не имели ни малейшего представления до тех пор, пока его мощь не обрушилась на нас. То существо, чей прах сейчас законсервирован в лаборатории Праччимо, тоже вызвано нами, и тоже непонятно, каким именно образом. И последствия его появления были столь же катастрофическими. И более того, всплеск суицидов и массовых фобий, частный случай которого ты распознал у вас в России, более или менее точно совпадает с появлением в нашем мире этого трехглазого существа.
— Вы же говорили, что у этого процесса нет связи с какой-либо научной деятельностью, Танимура-сан, — заметил Грива.
— Говорил, — согласился специальный координатор. — Но, майор, есть такое слово — секретность. И еще: «пессимиста» больше нет, тех, кто его вызвал, — тоже. А процесс продолжается.
— Может, потому что исследования продолжили уже наши умники?
— Нет. Все работы по «пессимисту» уже свернуты. Тема закрыта.
Артём очень внимательно посмотрел на Хокусая. Ему было трудно поверить, что умники так просто взяли и прекратили работу по такой любопытной теме. Даже если это «алладиновские» умники.
Нет, не похоже, чтобы Хокусай лгал. Да и вообще это не в его стиле. Умалчивать — да. Но не лгать.
Впрочем, Хокусая могли попросту не поставить в известность.
— Он что, уничтожен? — спросил Артём.
— Не уничтожен, законсервирован. Это существо, даже его останки — слишком важны для нас, чтобы уничтожить их просто для проверки гипотезы. Например, уважаемый доктор Праччимо считает, что если мы уничтожим останки, то утратим уверенность в том, что они действительно существовали.