Время просить прощения
Шрифт:
К вечеру, добравшись пешком в колонне таких же, как и я, пленных солдат до станции, утрамбовался в вагон. Это был обычный товарный вагон, в котором вдоль стен установлены нары из свежесрубленных, даже не ошкуренных березовых сучьев. Сначала подумал: ничего себе, немцы нам даже нары сколотили, но оказалось, все просто. Колотили как раз такие же пленные, как и мы, а нужны они были для того, чтобы больше народа перевезти. Мы ж не трупы, битком вагон не набьешь. А тут в три яруса, да не лежа, а сидя плечом к плечу, нас набили столько, что сразу показалось, будто даже в бараке дышалось легче.
Нашлись тут, к сожалению, и уголовники.
Вагоны стучали колесами, а пленные внутри – зубами. Холод был какой-то уж очень суровый. Вроде и не зима, а поди ж ты, холодно – и баста, через щели в стенках вагона ветер продувал нас насквозь. Блатные еще раз показали характер: на второй день пути они начали собирать со всех теплые вещи, паханы замерзали, видите ли. Практически все бывшие солдаты получали по зубам и расставались со своими вещами. У меня и так ничего не было, только штаны и гимнастерка, даже нательного нет, поэтому ничего и не взяли.
Возмутившихся было трое на весь вагон. Один выступил, к нему встали еще двое, а вот дальше… За них не вступился никто. Когда бандиты забивали насмерть наших недавних товарищей, им слова никто против не сказал. Боятся люди. Я тоже боялся. Старался вообще не смотреть ни на кого, замкнулся и вспоминал пытки у немцев, которые пережил в прошлый мой заход…
Выгружались мы под лай разъяренных собак и крики солдат. То один пленный, то другой постоянно падали от ударов прикладом. Мне и тут повезло: я не тупил, а выполнял все быстро. Быстро выпрыгнул из вагона, быстро встал в строй и молчал как рыба об лед.
Было нас на этой станции ну очень много. Когда грузились, видели только то, что наших пихали в еще два вагона, а тут выгрузили весь эшелон. Народу… Не знаю, кажется, даже не одна тысяча. Повели нас толпой куда-то через поле, вдалеке виднелся лесок, удивило присутствие хорошей дороги. Асфальта не было, но вымощена она была камнями так, что идти было легко.
– Где хоть мы, братцы? – донесся до меня тихий вопрос откуда-то спереди.
Конечно, другие мужики также интересуются тем, что происходит, только я молчу.
– На станции указатель был, вроде на польском надпись. Да и везли не так уж и долго. Наверняка у поляков, – ответил еще один голос.
– Так Польши ж нет! – включился в беседу третий. – Мы же ее и ликвидировали вместе с Гитлером.
– А я знаю? – вновь второй голос. – Видел надпись, вот и говорю.
– Узнать бы, куда ведут… – тихий шепот следующего солдата донесся уже сзади меня.
– Да какая разница? – О, а это уже кто-то из блатных, у них речь такая развязная, как будто и не происходит ничего, а они тут гуляют. – Раз не порешили дома, значит, будут заставлять работать. Вряд ли везли для расстрела.
– Это точно, – поддакнули ему.
Разговоры не привели к какому-то определенному ответу, информации нет, все равно ничего не понять, поэтому урка, скорее всего, прав, и расстреливать нас не станут. Через несколько часов пешего хода под непривычно сильным и холодным дождем мы, наконец, пришли.
Ворота – это первое, что бросилось в глаза, когда наша часть колонны возле них оказалась. До этого я не видел ничего, слишком узкой была дорога и слишком много нас тут было, из-за спин не разглядишь особо. На воротах сверху была надпись, прочитав которую, я застыл, и в меня кто-то врезался.
– Что встал, чувырло?!
Получив острый тычок под ребра, я очнулся.
– Концлагерь, нас привезли в концлагерь, – выдавил я из себя.
Что означало это слово, я слышал в будущем, но считал истории о подобных лагерях преувеличенными. Знать бы, насколько я ошибался!
Первый день на новом месте был каким-то даже спокойным, что ли. Нас просто построили. Оказалось, нас тут не одна тысяча. Каждому на груди написали номер, я был аж одна тысяча триста восьмым, а за мной шеренга не заканчивалась. Номер запретили стирать, пригрозили любому, кто на утренней поверке будет без номера, расстрелом.
После процедуры присвоения номера развели по баракам. Это были невысокие, на удивление, без дыр в стенах или на крыше домики с нарами в три яруса возле стен, по центру лишь узкий проход, максимум метр, чтобы могли пройти два человека. Толкаться не пришлось, фрицы из охраны просто указывали на кого-либо и отправляли внутрь, нам следовало занимать нары по порядку. Мне достались на среднем ярусе слева, недалеко от входа. Когда барак забили полностью, ворота заперли, а внутри начались диалоги о животных. Ну а кто мы, если не животные?
Усталость, неизвестность и дикий страх сказались на мне, и, упав на нары, я просто вырубился. Очнулся только рано утром, когда вокруг шумели, суетились, а у ворот стоял караул и требовал немедленно выходить и строиться. Нас ждал второй день, и он не обещал быть таким же спокойным, как первый.
– Засучи рукав, что непонятного? – Надо мной возвышался охранник в одежде, похожей на форму полицаев, что приходилось видеть еще там, в Союзе, только она была светло-серой, а не черной.
Я стоял на коленях перед двумя немцами, расположившихся возле стола, прямо на улице. Рядом горел костерок, точнее, это были уже угли, в которых покоилась, ожидая меня, железная палка. Стоя в очереди на получение метки, я уже видел, что мне грозит и как это будет выглядеть, но настроиться так и не смог. Вот и сейчас ноги предательски подогнулись, и я оказался на коленях. Полицай в сером, схватив за правую руку, держал крепко и орал на меня. Сил не было, я просто хлопал глазами и плакал. Слезы текли ручьем, осознание того, что происходит, только сейчас накрыло меня во всей красе.
Один из немцев, просто захватив левую руку, оголил мне ее до локтя, задрав рукав. То, что лежало на углях, было металлическим прутком, на конце которого было клеймо. Голоса, чтобы орать, просто не было, хрип, слюни, вот и все, что вырывалось изо рта. Когда клеймо прилипло к моей руке, я едва не откусил себе язык, а глаза от боли чуть не выкатились из орбит.
Не отпуская мою руку, немец кивнул второму, и тот подошел, наклонился передо мной. Что он делал, я также видел чуть ранее на другом таком же пленном, а на себе уже и не чувствовал. По коже стекала алая струйка крови, капая на землю буквально с каждого пальца. Мне накололи лагерный номер чуть пониже клейма. Кожа в местах воздействия на нее вздувалась и чесалась, но сделать я уже ничего не мог. Как только процедура завершилась, меня вывел из ступора немецкий солдат, пинком отправив назад в строй.