Время таяния снегов
Шрифт:
Небо серое уже несколько дней. На нем будто и нет вовсе солнца. Просто светлел весь небосвод, а к вечеру тускнел. По мокрому шоссе торопливо бежали машины. Из-под брезента торчали полосатые матрацы, стулья, тазы, блестели спинки никелированных кроватей. У борта сидели загорелые дачники и грустно смотрели на проносящийся мимо пожелтевший осенний лес.
Денег не было. Каждое утро Ринтын ходил в лес и приносил грибы. На первое был грибной суп, на второе – жареные грибы с картофелем.
Потом Ринтын садился работать и говорил погрустневшей жене:
– Бернард Шоу прожил девяносто шесть лет только потому, что не ел мяса. У него была своя система питания, которая сохранила его на многие годы.
По железной крыше дождь стучал совсем не так, как в лесу. Здесь он был раздраженный, злой и барабанил настойчиво и высокомерно. Он вбивал мысль о том, что Бернард Шоу не стал бы морить голодом свою беременную жену. Если бы он не мог заработать пером, пошел бы грузить дрова на Всеволожский лесоторговый склад. Или в крайнем случае не постеснялся пойти занять денег у Лося. Ринтын не раз, мысленно прорепетировав сцену займа, убеждался, что это невозможно. Он никогда не говорил с писателем о деньгах, и беседы их касались проблем творчества и литературы.
Рассказ не шел. Лодка воображения тащилась по сухому песку с великим трудом. След был глубокий, а движения не было. Рожденные в муках слова умирали на бумаге, едва прикоснувшись к белому полю. Стыдно было перечитывать написанное, до того оно было беспомощным, вялым, серым и никому не интересным.
В голову лезли совсем иные мысли… Много лет назад в яранге Ивтэка после голодной зимы родился ребенок-уродец с огромной головой. У взрослого отца не было такой головы, как у новорожденного.
Урод прожил недолго, месяца не протянул. Когда он умер, доктор сказал, что виной тому голод. Правда, шаманка дала этому несчастью другое, более веское объяснение, но Ринтын уже был большой, учился в школе и старался быть на стороне науки. Поэтому он поверил доктору, а не старой Пээп.
Ринтын аккуратно собрал листки, поднялся из-за стола и стал надевать плащ.
– Ты куда? – удивленно спросила Маша.
– Мне надо съездить в Ленинград,– ответил Ринтын, придавая своему голосу деловитость.– Я пока не могу тебе сказать. Приеду – все объясню.
Маша, казалось, хотела что-то возразить, но потом кивнула:
– Конечно, поезжай.
В общежитии Герценовского института было пусто.
– Они на обеде,– ответила строгая вахтерша на вопрос Ринтына, где находится Саша Гольцев.
Ринтын с раздражением подумал, что каждый раз, когда он приходит, оказывается, что Саша и его друзья то на обеде, то на ужине, то на завтраке. Создавалось впечатление, что они только и делают, что едят.
Пришлось порядочно прождать, пока появился Саша Гольцев. Он обрадовался другу и с ходу пригласил:
– Пойдем в кино!
– Не до кино мне,– ответил Ринтын,– я пришел к тебе по делу…
Он произнес эти слова и вдруг понял, что ему теперь ни за что не попросить денег.
А Саша уже приготовился и даже по своей педагогической привычке наклонил голову.
– Ты знаешь, у меня напечатали один рассказ,– сообщил Ринтын.
– Прости,– смущенно пробормотал Саша,– я и забыл тебя поздравить. Мы все читали. Молодец, Ринтын!..– Саша помолчал и добавил с завистью: – Хорошо тебе!
“В самый раз попросить”,– решил Ринтын, открыл было рот, но Саша продолжал:
– Там у тебя есть: подошвы торбазов, почерневшие от сока тундровых ягод. Когда я это прочитал, у меня даже вот тут,– Саша показал на сердце,– что-то сжалось. Все это знакомо, все это было и со мной! Бывало, отойдешь от школы всего на несколько шагов за лагуну – ягод сколько! Не только подошвы торбазов у меня чернели, но и губы, руки. А сок едкий, долго не отмывается…
– Ты можешь мне дать денег взаймы? – собравшись с духом, выпалил Ринтын и отвернулся, потому что почувствовал, как лицо его покрыла краска, даже жарко стало.
– Что ты сказал? – переспросил Саша.
– Если тебе трудно, то не надо,– тихо произнес Ринтын. Ему стало легче, и он смог посмотреть в глаза Гольцеву.
– Тебе деньги нужны?
Ринтын молча кивнул.
– Что же ты раньше не сказал? – рассердился Гольцев.– Сколько тебе нужно?
– Немного,– ответил Ринтын,– наверное, скоро пришлют гонорар.
Саша сбегал наверх, принес деньги.
Вместе пошли по магазинам и накупили продуктов, и Саша проводил друга на Финляндский вокзал.
В дороге Ринтын представлял себе, как обрадуется Маша. Они сегодня будут сыты! Пусть Бернард Шоу жил до девяноста шести лет, не пробуя мяса, но лучше съесть добрый кусок чайной с чесноком колбасы и на несколько лет сократить свой век, чем питаться одними грибами.
Дома на столе лежала записка: “Дорогой мой! Если приедешь раньше меня – обед под столиком. Поешь и терпеливо жди меня. Поехала на старую работу к подругам. Может быть, удастся занять денег. Целую моего льдышку”.
Маша называла его “льдышкой” за то, что он, по ее мнению, был чересчур сдержан во внешних проявлениях чувств. Это верно. Как ни старался Ринтын, у него ничего не выходило. Иной раз, глядя на Машу, он замирал от любви и восторга, но словами или каким-то жестом не мог это выразить и оттого часто мучился и казался еще более отчужденным и холодным.
Ринтын сел за стол. Зря он скрыл, зачем поехал в город. Маша сидела бы дома и ждала… Теперь ему придется ждать ее.
Часа три Ринтын сидел над бумагой и пытался писать. Потом бросил и пошел на вокзал.
Дождь стучал по листве и смачно бил каплями в разбитую колею дороги.
Пассажиры прятались от дождя в здании вокзала. К каждому поезду Ринтын выскакивал из душного зала ожидания и, всматриваясь в лица, пропускал мимо себя выходящих пассажиров.
Промчался поезд дальнего следования с нарядными, ярко освещенными вагонами. А Маши все не было. Ринтын стал беспокоиться.