Время таяния снегов
Шрифт:
– Попробуйте, попробуйте.– И Папазян снова улыбнулся.
Бухту Ринтын переехал на портовом катере. В отличие от противоположного берега, где крутые сопки начинались у самой воды, здесь берег был низкий и лишь на горизонте виднелись горы. Построек было немного. Высокие радиомачты и метеоплощадка, на которой стояли флюгер и будки, сразу же выдавали полярную станцию.
На крыльце самого большого дома сидела женщина с книгой в одной руке, другой она качала детскую коляску. Ринтын направился к ней, намереваясь спросить, где можно найти Анатолия Федоровича и Лену. Женщина подняла голову, и Ринтын застыл на месте: перед ним сидела Лена!
Некоторое время она пристально смотрела на Ринтына, потом тихо ахнула:
– Ринтын?
Она медленно положила книгу на ступеньки крыльца, встала и подошла к юноше.
– Это ты, Ринтын?
– Я,– пробормотал Ринтын и зачем-то прибавил: – Еду в Ленинград.
– Милый ты мой Ринтын,– ласково сказала Лена, так же, как при прощании, взяла двумя руками его лицо и крепко поцеловала в губы.
Она побежала к детской коляске, откинула покрывало и поманила Ринтына пальцем.
В коляске лежал розовощекий ребенок и сладко спал. Он изредка причмокивал губами, и в это время его редкие белесые ресницы дрожали.
– Это наш сын,– с гордостью сказала Лена,– Володенька!
– Значит, он будет Владимиром Анатольевичем,– грустно улыбнулся Ринтын, вспомнив, для чего он сюда приехал.
– Ну что мы стоим? Зайдем в дом,– засуетилась Лена. Она опустила покрывало на лицо сына и, подхватив под руку Ринтына, ввела его в дом.
Анатолий Федорович сидел в своем кабинете за столом, заваленным бумагами, письмами и телеграммами.
Он долго тряс руку Ринтына, хлопал его по плечу, по спине.
– Смотри, Лена, как вырос! Настоящий студент!
Лена сидела на диване и радостными глазами смотрела на Ринтына.
Вечером за ужином Ринтын рассказал о последних улакских новостях. Лена и Анатолий Федорович наперебой задавали вопросы, интересовались каждой мелочью.
В детской кроватке лежал маленький Владимир и шумно сосал пустышку. Лена часто подходила к нему и каждый раз целовала то его пухлую ножку, то щечку, то ручку.
Лена сильно изменилась. Похудела и вместе с тем как-то раздалась вширь, поступь ее стала степеннее, медлительнее. Анатолий Федорович изменился мало. Только на висках у него прибавилось седины и на переносье залегла глубокая морщина.
Ринтын ел, отвечал на вопросы и все обдумывал, как заговорить о своей просьбе.
На улице уже стемнело. Ринтын стал собираться в порт. Лена пыталась его удержать.
– Нет, я не могу,– сказал он,– мне завтра надо на работу выходить.
– А ты разве работаешь? – удивился Анатолий Федорович.
– Временно, до прихода парохода.– Ринтын замялся и пояснил: – Собственно, я еще не работаю, только устраиваюсь.
Анатолий Федорович решительно поднялся с места и сказал:
– А ну пойдем в кабинет, поговорим по-мужски.
Едва Ринтын уселся на стул, как Анатолий Федорович вплотную придвинулся к нему и спросил:
– А деньги у тебя на дорогу есть?
– Заработаю! – бодро ответил Ринтын и рассказал о том, как он красил здание редакции районной газеты в Кытрыне.
Анатолий Федорович вынул пачку “Беломора”, щелчком выбил папиросу и закурил.
– Скажи, Ринтын, чем я могу тебе помочь? Ведь воспользоваться помощью друга – в этом ничего плохого нет!
– Если хотите мне помочь,– сказал Ринтын,– разрешите мне взять ваше имя и отчество.
– Как это? – удивился Анатолий Федорович.
Ринтын рассказал о своем разговоре с начальником паспортного стола. Анатолий Федорович расхохотался:
– Вот так Папазян! Ничего! Я напишу ему записочку…
Через несколько дней Ринтын встал раньше всех в бараке и вышел умыться на улицу. В этот день ему предстояло выйти на работу – тальманом Гуврэльского порта.
Наступала осень. Вершины сопок побелели. Со стороны второй бухты тянуло ледяным сырым ветром. Где-то за сопкой сияло солнце, и часть его лучей падала на бухту у створа. Вокруг стояли подведенные под крышу недостроенные дома. Между ними уже обозначились улицы, переулки. Улицы шли одна над другой, уступами, а соединяющее их переулки круто карабкались в гору.
Ринтын поежился, отвернул кран и стал умываться ледяной водой.
– Привет!
Ринтын обернулся и увидел улыбающегося Василия Корнеевича.
– Почему в гости не заходишь?
– На работу устраивался, паспорт получал.– Ринтын похвастался новеньким паспортом.
Василий Корнеевич осторожно взял в руки паспорт и медленно прочитал:
– Анатолий Федорович… Неплохо звучит. Папазян придумал? Или ты сам предложил?
– У меня знакомый есть,– ответил Ринтын,– начальник полярной станции.
– Что ты говоришь?! – воскликнул Василий Корнеевич.– Повезло тебе. А вот мое имя-отчество на ходу придумали. Как раз в момент, когда я получал паспорт, в милицию доставили пьяного боцмана – Василия Корнеевича. Где-то теперь плавает мой тезка! – вздохнул Василий Корнеевич и поплелся в сторожевую будку.
Гриша уступил Ринтыну старую позеленевшую брезентовую куртку, такую жесткую, словно она была сшита из невыделанной моржовой кожи. Еще накануне Ринтыну выдали на складе рукавицы и сапоги.
Работа оказалась несложной. Ринтын сидел на борту судна рядом с лебедчиком и отмечал в блокноте количество заполненных грузом сетей.
Теперь он стал получать в конторе талоны в столовую и в обеденный перерыв как равный садился за стол рядом с Гришей.
Ринтын уже не экономил оставшиеся деньги и по вечерам ходил в портовый клуб смотреть кинофильмы.
Работа изменила Ринтына. Он уже не краснел, слыша крепкое ругательство, и даже иногда переругивался с пароходным тальманом, когда у них не сходились цифры.