Время таяния снегов
Шрифт:
— Не говори так, — отмахнулся Ринтын.
Кайон настаивал, чтобы Ринтын прочитал рассказы Василию Львовичу.
— Твой же учитель! Вот уж кто объективно отнесется, поможет. Зря ты отказываешься.
Ринтын и раньше задумывался: почему ему не хочется показывать свои работы старому учителю? Очень возможно, что он боялся слишком строгого судьи. Василий Львович не из тех, кто прощает даже мелкие промахи. У него острый язык: такое еще скажет, что навсегда отобьет охоту писать.
В назначенный день Ринтын позвонил Лосю. Тот назвал адрес, куда Ринтын должен прийти. По голосу писателя трудно было понять, понравились
Это было недалеко от Казанского собора. Там протекал канал: узкий, несущий всякий мусор и радужные масляные пятна. От автобусной остановки у Казанского собора надо было еще идти по направлению к красивой церкви. Так объяснил по телефону Георгий Самойлович Лось.
По крутой лестнице Ринтын поднялся на четвертый этаж и очутился в длинном коридоре, напоминающем общежитие ев на Пятой линии Васильевского острова. В тишине где-то слышался переливчатый звон старинных часов. Ринтын несколько секунд постоял перед дверью, обитой черным дерматином, и нажал кнопку звонка. Почти тотчас открылась дверь, и появился Георгий Самойлович.
— Здравствуйте! — сказал он и пригласил: — Проходите в комнату! Очень рад вас видеть.
Ринтын, слегка обескураженный таким радушным приемом, сел на широкий продавленный диван и огляделся. Три из четырех стен были заставлены книжными полками от пола до потолка. Почти посреди комнаты стоял широкий письменный стол. Когда Лось сел за него, он оказался спиной к окну. На свободной от книг части стены висели две картины. Обе они изображали тайгу. На одной был нарисован чум у реки, на второй олень пил воду и вдали вставало огромное солнце. Краски были ясные, чистые, без дымки и полутонов. Это был север. Только там может быть такой чистый и прозрачный воздух. И такое мог написать только северянин.
Некоторое время Лось молчал, как бы давая возможность гостю осмотреться и освоиться с обстановкой. Ринтын посмотрел на Лося. Конечно, хотелось бы, чтобы человек, носящий такое имя, выглядел сильным, большим, под стать лесному зверю. Георгий Самойлович был невысок, худощав и носил очки в золотой оправе. Ринтын от такого несоответствия даже вздохнул, смутился и снова перевел взгляд на картины.
— Это произведения вашего земляка, — сказал Георгии Самойлович, бывшего студента Института народов Севера Панкова. У меня всего две картины. Большинство его произведений находится в Музее Арктики. Вы были там? Нет? Обязательно сходите, посмотрите. До войны Панков расписывал павильон Советского Союза на Всемирной выставке в Париже. Если бы не война… Панков погиб, и вместе с ним погибли сотни ненаписанных картин. Сейчас его мало кто знает, а жаль… Я читал ваши рассказы, и это для меня было как неожиданное свидание с прошлым, со своей молодостью. В юности я побывал на Сахалине, на Камчатке, объездил весь Европейский Север. Какие края! Какое раздолье для приложения умения и сил человека! Тогда же я написал первые свои книги…
— Одну я читал, — сказал Ринтын.
— Что вы говорите! — удивился Лось. — И какую именно?
Ринтын назвал.
— Это было так давно, — задумчиво и в то же время взволнованно сказал Лось. — Тиражи были не очень большие, и уж не думал я, что моя книга дойдет до Чукотки.
— У вас, наверно, не одна книга о Севере?
— Три, — ответил Лось. — Среди них я считаю
— А сейчас о чем вы пишете? — поинтересовался Ринтын.
— Научно-фантастические повести, — ответил Лось. — Время сейчас такое, многим хочется заглянуть в будущее, и вот по мере своих сил хочу им помочь.
Жена писателя принесла чай.
Лось перекочевал со своего места за письменным столом на диван рядом с гостем.
— Мне ваши рассказы понравились, — заговорил он, отпив глоток крепкого чая. — В них нет того наивного восприятия жизни, которое было у ваших предшественников. Недавно в Хабаровске вышла книга удэгейца Джанси Кимонко "Там, где бежит Сукпай".
— Я знаю, — сказал Ринтын.
— И как она вам?
— Интересная, — ответил Ринтын. — Но я так бы не стал писать.
— Это понятно, — усмехнулся Лось. — Потому литература и называется художественной, чтобы каждый писал по-своему. А что вам неприемлемо в этой книге? — осторожно осведомился Лось.
— Я не верю, чтобы такой очень близкий к земле, к жизни человек был так прост и наивен в мыслях, — сказал Ринтын. — Такие люди, как герой книги Кимонко, обычно в подлинной жизни на все смотрят гораздо серьезнее.
— Интересно, интересно, — пробормотал Лось. — Но согласитесь, что книга эта своеобразная, несхожая со всем другим, что писалось раньше об удэгейцах?
— Может быть, — ответил Ринтын. — Но я уверен, что новые писатели уже не будут писать так, как писали Тэки Одулок или Джанси Кимонко.
— Почему?
— Потому, что они уже знают большую советскую литературу. Они как бы переймут ее опыт… — ответил Ринтын.
Он говорил медленно, с трудом подбирая слова, старался, а выходило как-то все не так: вялые, затасканные слова, выражения, а ведь его слушал настоящий писатель.
— Любопытно, — произнес Лось и спросил: — А вы хорошо знаете творчество Тэки Одулока?
— Мне попалась только одна книжка — "Жизнь Имтеургина старшего",ответил Ринтын. — По-моему, это лучшее, что написано о нашем народе. А ведь он был по национальности юкагир. Правда, колымские юкагиры живут точно так, как окружающие их чукчи, так что ничего нет удивительного, что он так хорошо знает и быт и разговор оленных чукчей.
— А теперь, — сказал Георгий Самойлович, — приготовьтесь к тому, чтобы услышать от меня неприятные, быть может, замечания. Это нисколько не отменяет ранее сказанного. В ваших рассказах есть все, чтобы получились настоящие, хорошие вещи. Короче говоря, есть материал, который вы еще не сумели должным образом организовать. В том деле, которому вы хотите себя посвятить, нет мелочей, точнее сказать, из мелочей складывается великое…
Георгий Самойлович принялся разбирать каждое слово, и Ринтыну это было и больно и стыдно. В иные минуты он был готов схватить листки со стола и бежать куда глаза глядят, только бы не слышать того, что говорил Лось.
— Разум и чувство всегда находятся в некотором противоречии, продолжал Георгий Самойлович. — На отдельных страницах вы достигаете редкого сплава и того и другого, и это доказывает, что вы, бесспорно, талантливый человек…
Талантливый человек… Как приятно услышать такое, но в то же время страшновато. Это все равно как если вдруг обнаружишь у себя какую-то необычность в организме. К примеру, третий глаз…