Время таяния снегов
Шрифт:
— Так и ждешь, что отсюда вынырнет нерпа, — сказал Ринтын.
— Говорят, в Ладожском озере есть нерпы, — отозвался Кайон.
— Поехать бы туда поохотиться.
— Взяли бы лыжи-снегоступы, винтовку…
— Убили бы нерпу и съели бы по холодному сырому глазу.
Порывы ветра сдували с полотна моста снег и кидали в черную крутящуюся воду. Гранитная набережная сквозь летящую пелену казалась высокой, как каменные берега Ледовитого океана.
— Хорошо здесь, как дома! — крикнул Кайон.
— Что я тебе говорил! — сказал Ринтын. — Если бы зимой не убирали снег в городе, какое это было бы замечательное место! Бывало, дома после хорошей пурги пойдем в школу — не идем, а перекатываемся с сугроба на сугроб. Смех, крик! Так весело, как будто с хорошей погодой пришел неожиданный новый праздник.
— Ну, ты тут уж понес не то, — возразил Кайон. — Снег не убирать — занесет улицы, трамваям и машинам ходу не будет. Вот если бы в Ленинграде городским транспортом были не трамваи, троллейбусы и автобусы, а наши собачьи и оленьи упряжки, тогда был бы смысл сохранять снег на улицах.
— Да, это верно, — согласился Ринтын. Помолчал и добавил: — Просто не верится, что придет такое время и для нашей Чукотки, что снег будут убирать. Смешно!
— Сначала будет смешно, а потом привыкнем, — ответил Кайон. — Сам же рассказывал, как твой дядя насмехался над людьми, которые чистят зубы, и советовал в придачу мыть мылом язык и вешать его для просушки.
— Да, было такое, — улыбнулся Ринтын.
— Как все же интересно жить на свете! — восторженно сказал Кайон, взбираясь по обледенелой лестнице к бронзовым львам напротив Адмиралтейства. — Ну кто бы мог предсказать такое — настоящую пургу на берегу Невы? Почему бы тебе не попробовать написать об этом?
— О пурге?
— И о пурге. О том, что чувствует человек… Только не очередную информацию о том, что чукчи охотятся на тюленей, иногда едят нерпичьи глаза, живут в ярангах, стругают на завтрак мороженую рыбу. Не о том. Хотя, наверное, без этого тоже не обойтись… Но главное…
Ринтын перебил его:
— Я написал рассказ. — И, испугавшись, посмотрел на Кайона.
— Я это знал, — спокойно ответил тот.
У Ринтына похолодело в груди: неужели он читал? Залез в тумбочку и извлек оттуда тщательно запрятанную рукопись?
— Что с тобой? — забеспокоился Кайон, заметив изменившееся лицо Ринтына.
— Ты… Ты читал?
— Как я мог прочитать? — пожал плечами Кайон. — Но когда ты писал, единственный человек, который думал, что этого никто не видит, был ты сам. Все ждут, когда покажешь написанное.
— А я как закончил, так с тех пор не смотрел и даже не знаю, что у меня получилось, — признался Ринтын.
— Конечно, пока не прочитаешь, знать не будешь. Дал бы мне, — попросил Кайон, — если сам не решаешься.
На Невском было тише. Здесь снег убирали скорее, чем на других улицах, и трудно было предположить, что в двух шагах на ледяной Неве существует другой мир, пуржистый, ветровой, как взморье Ледовитого океана. Ребята дошли до Казанского собора и по другой стороне улицы повернули обратно.
— Смотри, кто идет! — Кайон толкнул в бок Ринтына.
Навстречу, спрятав лицо в воротник, шла Маша. Она слегка горбилась, преодолевая встречный ветер; меховая шапочка, грудь были запорошены снегом.
Ринтын окликнул ее, девушка вздрогнула и остановилась. Радость зажглась в ее усталых глазах, она взяла руку Ринтына и долго не отпускала.
— Как хорошо, что я встретила тебя! Вот не думала — в таком огромном городе встретиться! Как же ты живешь? — И, не дожидаясь ответа, сообщила: — Я перевелась в пищевой институт и работаю на стройке. Комнатку дали.
— А я тебя искал, — задыхающимся от радости голосом произнес Ринтын. Несколько раз заходил, а тебя нет дома.
— Вы куда идете? — спросила Маша.
— Просто гуляем, — ответил Кайон и заторопился: — Мне пора. Надо забежать в читалку. Я ведь на сегодня выписал книгу. Ругаться будут, если не приду. Ну, пока!
Снег пошел гуще, большими тяжелыми хлопьями. Снежинки цеплялись за Машины ресницы, падали на ее щеки и таяли. Капельки медленно скатывались, и от этого казалось, что девушка плачет светлыми слезами, прозрачными, как вода снежного ручья. Ринтын с Машей долго стояли, так и держась за руки, пока девушка не спросила:
— Ну что скажешь?
— Ничего, — ответил Ринтын. — Можно, я ничего не буду говорить?
— Можно, — с улыбкой разрешила Маша.
Они пошли под руку навстречу ветру. На Дворцовой площади ветер бесновался, как в открытой тундре. Вокруг Александровской колонны змеились вихри снега, пурга вздымалась к ангелу и свистела в его крыльях. Временами захватывало дыхание, вместе с воздухом в горло попадал снег, вызывая кашель.
— Это наша погода! — крикнул Ринтын спутнице. — Наша пурга. Сегодня в Ленинграде как на Чукотке. Хорошо!
Маша с улыбкой кивнула.
— Однажды я в такую погоду вез тяжелые мешки с песком для полярной станции. Подрядился на эту работу, чтобы купить себе материи на новую рубашку, так как в старой уже было стыдно ходить в школу. На нарте почти не сидел, помогал собакам, впрягался вместе с ними в потяг. Уже почти у цели, на виду огней полярной станции, нарта провалилась в воду, потянула собак, и пришлось сбросить мешки в воду, чтобы спасти нарту и упряжку… Еще раз ехать не было уже сил. Так обидно было, что я заплакал. Слезы замерзали на щеках, и их приходилось отдирать от кожи пальцами… А пурга бесновалась, хватала ледяными лапами… Бессильный перед ветром и снегом, я проклинал вьюгу, плевался мокрым снегом и мечтал о далеких землях, где нет ни мороза, ни снега… А сейчас так и хочется, чтобы подольше и посильнее дула пурга, пела песни Севера у Александровской колонны…
На Дворцовом мосту они держались за перила — так сильны были порывы ветра.
— Удивительно, что такая пурга в Ленинграде, — сказала Маша. — Мне кажется, что эту пургу ты привез с собой, чтобы показать мне… Ну, скажи, Толя, что это так? Один-единственный раз.
— Ну почему один-единственный раз? — возразил Ринтын. — Можешь взять все пурги Чукотки…
— Это правда?
— Правда, Маша.
Маша остановилась и зябко поежилась. Она вся была в снегу. Не очень теплое, должно быть, пальтишко намокло, снегом покрылись брови и выбившиеся из-под шапочки волосы.