Время таяния снегов
Шрифт:
— Привет, привет!
За столами сидели, ели и пили. Ничего особенного. На маленькой эстраде музыканты настраивали инструменты. Между столов сновали официанты с подносами, уставленными закусками и бутылками.
Ребята заняли столик. Худощавый официант, которого завсегдатаи запросто окликали: «Сеня», подал меню в красочной обложке.
Саша с умным видом принялся его изучать. Он перелистал меню от первой страницы до последней, от последней до первой и растерянно произнес, подавая его Ринтыну:
— Что касается напитков, тут я еще кое-как разбираюсь, но еда… Кто знает, что кроется за этими мудреными названиями.
Совместными усилиями Ринтын и Кайон проштудировали обширное меню.
— Но тут есть простые, понятные блюда, — возразил Ринтын.
— Борщ, котлеты.
— Стоило тащиться в ресторан, чтобы есть котлеты и борщ! Такое мы в любой столовке поедим. Мы пришли в ресторан, чтобы отведать самые изысканные блюда, — сказал Гольцев.
— Может быть, ты хочешь цыпленка-табака? — ехидно спросил его Ринтын.
— Что ты сказал? — спросил Саша. — С табаком? Брось, там такого нет.
— Гляди, — Ринтын подал меню и показал: "цыплята табака".
— Нет, — закрутил головой Саша, — с табаком — это слишком мудрено, что-нибудь попроще.
— А вы посоветуйтесь с официантом, — подсказала Аня.
— Верно! — хлопнул себя по лбу Саша. — Что мы мудрим?
Неподалеку наготове стоял официант. Едва Саша повернулся в его сторону, как Сеня подскочил и склонился над столом, приготовив привязанный ниточкой к блокноту карандаш. Саша с ним долго совещался, отвергал одни блюда, заказывал другие.
— Водки выпьем? — обратился он к ребятам.
— Обязательно надо, — тоном, не допускающим возражения, сказал официант. — Итак, записываю, триста граммов «Столичной», две бутылки минеральной, даме…
При этом слове Аня покраснела.
— А даме — двести граммов красного вина! — Официант изящно взмахнул карандашом, захлопнул блокнот и упорхнул.
Саша посмотрел на товарищей, подавленных ресторанным великолепием, и бодро сказал:
— Что вы приуныли? Держите головы выше! Это ресторан не для буржуев, а для таких же трудящихся, как мы.
Кайон, несколько оправившись, спросил Сашу:
— А помнишь нашу столовку в педучилище? Жестяные тарелки, перловую кашу на нерпичьем жиру! А вместо Сени в черном костюме и при галстуке еду подавала через дырку в стене повариха тетя Поля, толстая и неряшливая. Помнишь?
— Помню, Вася, — со вздохом ответил Саша. — Да всего месяца полтора назад я ел прокисшие тюленьи ласты, хлебал вилмуллырилкырил [13] … Ну и что из этого?
— Я бы с удовольствием сейчас попробовал его, — с причмокиванием произнес Кайон.
13
Вилмуллырилкырил — похлебка из содержимого оленьего желудка и крови.
И ребята наперебой принялись вспоминать любимые кушанья. Аня Тэгрынэ рассказала, как в ее яранге готовили тюленьи ласты:
— Надо было несколько дней держать их в тепле, чтобы кожа снималась легко и целиком, как перчатка… Как это было вкусно!
— А свежая моржатина! — подхватил Ринтын. — Мелко нарезанная, как здешний бефстроганов. Бывало, набегаешься, заскочишь в чоттагын, засучишь рукав, сунешь руку по локоть в котел и схватишь горсть холодного мяса! Вот это еда!
— А олений костный мозг! — причмокнул языком Кайон. — Сам тает во рту и сладкий как сахар. Как жаль, что ничего этого мы не можем заказать здесь, с сокрушением заметил он, закрывая тисненую папку меню.
— Может быть, подозвать официанта и заказать? — по* дразнил Саша Кайона. — Ну что вы, на самом деле, ребята? Мы же пришли сюда веселиться!
— Ты обещал нам много рассказать, — напомнил Ринтын, переводя разговор на другое.
— Помню обещание, — ответил Саша Гольцев. — Слушайте! Значит, проводили вы меня, помахали издали ручками, а у меня в груди заныло. Страшно мне стало и, честно сказать, тревожно. Даже подумал: не повернуть ли обратно?
— Ты ведь плыл на сейнере, — напомнил Кайон, — как бы ты его повернул?
— Придумал бы что-нибудь, — ответил Саша. — Вот идем по морю, и страх понемногу проходит. Может быть, потому, что возле бухты Провидения мы попали в такой шторм, что другого такого мне испытывать никогда не доводилось. Сошел я на берег в стойбище, и никто не посмотрел на меня с сомнением, когда я объявил, что я и есть тот самый учитель, которого ждут. Вы, ребята, наверное, такой школы никогда не видели: маленький круглый домик. Стоит на берегу лагуны. Над ним покосившаяся железная труба Издали моя школа меньше всего напоминала Дом народного просвещения, а скорее какую-то хижину. Зато ребята оказались чудесные! Всякие были — и плохие ученики и отличники, а все они просто милые, хорошие ребятишки, с которыми было интересно работать… Не вам мне, конечно, рассказывать, как живут в маленьких стойбищах на побережье Ледовитого океана. Ведь оттого и малы эти селения, что там холодно и голодно, мало зверя в тундре и в море. Вел я там четыре класса: с утра — первый и третий, а вечером — второй и четвертый. Работы было столько, что ни минуты не приходилось скучать. Летом — ремонт, охота, заботы с углем.
Официант принес холодную закуску, расставил на столе тарелки, бутылки. Разлил по большим фужерам минеральную воду, а в рюмки — водку и вино.
Когда официант отошел, Кайон заметил:
— Это называется — сверхугодничество.
— Ты забыл чукотский закон! — строго сказал Саша Гольцев. — Никогда не суди об обычаях тех, у кого находишься в гостях!
— Простите меня, белый человек, — в шутку смиренно наклонил голову Кайон.
— Ну вас! — Ринтын пододвинул каждому его рюмку. — Так и быть, выпьем эту гадость за нашу радость.
— В рифму говоришь, — заметил Саша.
— Он у нас стихи пишет, — сказал Кайон.
— Что ты говоришь! — Саша даже отставил рюмку. — Мне, между прочим, всегда казалось…
— Так будем пить или нет? — грозно спросил Ринтын.
— Ну ладно, — Саша лихо опрокинул в рот содержимое рюмки и долго нюхал корочку хлеба.
Аня пригубила красное вино.
— Саша, лучше расскажи, как мы ехали, — сказала она Гольцеву, — а то говоришь про чукотскую жизнь так, как будто перед тобой действительно корейцы.