Время терпеливых (Мария Ростовская)
Шрифт:
— Возможно, мы были неправы. Следовало рискнуть и направить войско на помощь Киеву, как того просил князь Михаил.
…
Стены покоев, отведённых княгине Елене, были обшиты дубом, но ей всё казалось, что холод, источаемый каменной кладкой, проникает сквозь деревянную обшивку, медленно и упорно просачивается под одежду… Холодно… Как холодно…
Елена зябко передёрнула плечами, кутаясь в меха.
— Мавра!
— Здесь я, матушка!
— Кликни, пусть камин растопят.
— Сейчас, сейчас, матушка… Как не холодно! Вот же придумали немцы камины эти, и наши на них глядят! То ли дело наша русская печь — один раз истопил и весь день тепло… А эти-то камины, прости Господи — токмо угас огонь, глядь, уже зуб на зуб не попадает. Хоть истопника на цепи возле каждого камина этого держи, ей-богу…
Елена улыбалась сквозь слёзы, слушая бесхитростную болтовню няньки. Верная служанка по мере сил старалась развлечь госпожу, чуя неладное. Елена Романовна слушала вполуха. Она-то знала, почему так холодно. Не в камине дело…
Михаил Всеволодович как в воду канул. Говорят, в угорской земле он… Что долго так?
А вести с востока приходили одна другой страшнее. Полчища поганых спалили Киев, мать городов русских. Но этим не органичились — растеклись по всей земле русской, вылущивая города один за другим, точно голодная белка шишку. После Колодяжина была надежда, что задержит их надолго Данилов, но поганые обошли его, не опасаясь, и ударили прямо в сердце Волыни. Как там держится Владимир в осаде? Простоит ли?
Истопник, невысокий коренастый мужичок с аккуратно подстриженной бородкой уже разжигал огонь, используя для этого восковую свечу.
— Если угасать станет, матушка княгиня, — с явным польским акцентом сказал он, — так я мигом добавлю дров, только кликни!
— Спасибо, Андрей.
Раздался стук в дверь, и вслед за тем властный голос:
— Можно к тебе, сестра?
— Заходи, Василий!
Сводный брат Елены, Василий Холмский, широким шагом вошёл, и истопник согнулся в поклоне.
— Выдь-ка! — велел князь слуге. Проводив его взглядом, сел, пододвинув к себе скамеечку ногой.
— Дурные вести, Елена. Владимир пал.
Княгиня сжалась, не мигая глядя на брата.
— Вот думаю я: не отправить ли тебя в Краков, к Кондрату?
Василий смотрел хмуро.
— Решай сама, Елена Романовна. Не муж я тебе, сама ты княгиня.
— Думаешь, возьмут поганые город сей?
Василий усмехнулся.
— А чего тут думать? Киев пал, не чета Холму… Завтра к вечеру тут вражьи разъезды будут, послезавтра осадный обоз. Ну, ещё день машины стенобитные ставить будут. А там сколько стены простоят… Так что решай прямо сейчас. Ежели ехать надумаешь, надо собираться немедля…
— Ежели Холм возьмут поганые, так отчего Краков не взять им? — Елена решительно тряхнула головой. — Нет, не поеду. Здесь останусь. От судьбы не уйти, Василий.
Князь задумчиво глядел мимо сестры.
— Что ж… Возможно, и права ты.
…
Она приближалась, легко ступая — так, как в той невозвратной юности, когда Никита был ещё безусым парнишкой, встречавшим суженую свою в укромном месте…
"Ну как живёшь ты, Никитушка?"
Лицо Фовры тоже было юным, девчоночьим. Большие тёмные глаза смотрят прямо в душу.
"Никак не живу, Фовра"
"Не называй меня так. Тут нет имён…"
"Так и у меня теперь нет" — усмехнулся Никита. — "Прозвище мне теперь Убитый"
Глаза жены печальны.
"Потерпи, Никитушка. Скоро встретимся мы все вместе"
Никита во сне медленно покачал головой.
"Не пустят меня к вам, лада моя… Убивец я нынче, тать проклятый. Гореть мне в геенне огненной"
Теперь уже жена покачала головой
"Нет, Никитушка. Хватит с тебя и той геенны"
Так сказала, что рванулся Никита сильно, и разом проснулся.
В яме было темно и смрадно, воняло кислой овчиной, прелыми портянками и тяжёлым духом давно не мытых мужичьих тел. Где-то капала вода, храпели на разные лады разбойники. Бывший хлебопашец осторожно перелез через ноги напарника по ночлегу — разбойники спали «валетом», по двое на одних грубо сколоченных полках-нарах. В яме было не видно ни зги, но Никите казалось, что неошкуренные брёвна перекрытия давят на макушку. Он на ощупь нашёл лестницу, приставленную к лазу, и выбрался наружу.
Снег на крохотной поляне, где было устроено тайное убежище лесных татей, заметно осел. Весна, подумал Никита… Опять весна. Вот только пахать землицу нынче ему не придётся.
…Он пришёл в себя от жара. Хата Никиты жарко пылала, как, впрочем, и другие дома — угоняя двуногую добычу, монголы зажгли деревню. Голова гудела, как колокол, на затылке запеклась кровь — очевидно, удар железного шипастого шара пришёлся вскользь и сорвал кожу вместе с волосами. Видимо, это и обмануло монголов, не ставших спешиваться и добивать упавшего. Убитый и убитый…
Преодолевая тошноту, смерд встал на четвереньки. Мысли в голове были мёртвые, вялые, перебивались неистовым звоном в ушах. Неподалёку виднелись голые женские ноги, торчащие из-за забора. Похоже, соседка пыталась убежать… Ещё чуть дальше в луже крови валялась совсем молодая девчонка с распоротым животом, соседская дочка Одарка. Самого соседа видно не было, или убили где-то подальше, или угнали в плен, ведя на верёвке…
Крыша родной хаты обрушилась, подняв тучу искр, и Никита успел ещё подумать — может, успели мои угореть, пока не начало припекать… И вновь потерял сознание.