Время тяжелых ботинок
Шрифт:
– Сто тысяч – отступные прежней жене, – строго сказал нефтяник. – Смотри – проверю! И не подумай, что приданое. Это – беспроцентный кредит сроком на двадцать четыре месяца. Мне тут дармоеды не нужны!
3
1 июня 1999 года, в Международный день защиты детей, располневшая страстная Стефания объявила мужу, что ждёт ребёнка.
Адам был счастлив. Сын или дочь – страховой полис от возможных неожиданностей.
Ханты-мансийский олигарх станет дедом и подобреет.
А тесть был суров.
Он всю жизнь горбатился на буровых вышках, знал, почём фунт нефтяного лиха и бездельника-зятя не потерпел бы.
Но Адаму с работой по-прежнему не везло.
Всё, что ему предлагали, не имело того размаха, который теперь от него требовался, чтобы хотя бы в срок отдать долг тестю.
Он то хандрил, то злился.
Неожиданно для самого себя безработный чиновник вдруг обнаружил, что может быть жестоким тираном домашней прислуги.
А то вдруг начинал ругать Россию с её «непредсказуемым прошлым», кризисным настоящим и мутным будущим.
Стефания всё терпела – ради очередного акта того сладостного безумства, которое украдкой вкусила ещё в восьмом классе, в кабинете природоведения, с десятиклассником
Денисом, сыном известного буровика, Героя Социалистического Труда. Очевидно, мастерство качественного глубокого бурения передалось тому Денису по наследству, потому что ни одна школьная «скважина» претензий не предъявила.
«Почему ты отказалась от свадебного путешествия?» – всё допытывался у неё муж.
Стефания объясняла, что видела и Багамы, и Мальдивы, и Карибы, купалась во всех океанах.
«Везде – одно и то же, – говорила молодая жена, – после пятнадцатого международного аэропорта хочется блевать от однообразия».
Страусы в Австралии и каналы Венеции оказались вонючими. В хвалёном Париже хмурых арабов больше, чем весёлых любвеобильных французов. В Испании – сплошь русские, в Америке все – негры, а египетские пирамиды вблизи оказались бесформенной грудой каких-то камней.
В Стокгольме, Копенгагене и Хельсинки не на что смотреть. В Италии, прямо на площади Святого Петра, уличные бандиты вырвали из рук Стефании видеокамеру, а когда она обратилась к полицейскому, тот только пожал плечами и грустно улыбнулся, как импотент, у которого попросили минуточку любви.
«Ну, хоть что-нибудь за границей тебе понравилось?» – недоумевал муж.
«Великая китайская стена и фестиваль светового оформления городов в Берлине».
«И всё?» – удивился Адам.
«Да-а нет…», – многозначительно протянула восемнадцатилетняя супруга.
Она мечтательно вспомнила Женеву.
После очередной ссоры с родителями Стефания рванула куда-то по переулкам и остановилась, лишь когда поняла, что безнадёжно заблудилась. По-французски она не говорила: в Хантах учили английскому, который оставлял желать лучшего.
Батарейка мобильного телефона сдохла, никому на целом свете не было никакого дела до покинутой юной туристки, и она стала плакать, вспоминая добрую бабушку-татарку, её горячие манты и разговоры про будущую счастливую жизнь с любимым мужчиной.
На какой-то улочке она увидела длинную нестройную шеренгу девушек, которые никуда не торопились, курили, все были в роскошных шубах – стоял ноябрь – и глазели на неё с интересом.
Судьба завела юную россиянку на улицу Росси, что вызвало в среде работающих здесь большой переполох.
Потенциальная конкурентка, совсем ещё соплячка, била себя в грудь и повторяла: «Россия, Россия». Девушки и поняли её ровно настолько, насколько она им объяснила, – она хочет стоять на улице Росси. Это несчастное дитя наконец нашло, что искало, и теперь жаждет влиться в дружный интернациональный коллектив здешних жриц любви.
Каждая из них достала какой-то документ и стала вопрошать заблудшую овцу, имеет ли таковой она? Стефания, конечно, ничего не поняла, в ответ вынула гостиничный пропуск и сунула им под нос. Те облегчённо ахнули и, размахивая руками, стали наперебой показывать, куда надо идти, чтобы попасть в указанный на кусочке картона отель. На прощание все они – и белые, и мулатки, и азиатки – дружно и разом распахнули свои шубы, под которыми потрясённая девочка с русских нефтяных полей узрела целую выставку роскошного сексуального белья на модельно лоснящихся телах.
«Да, – поделилась она с мужем, – такое не забывается. До встречи с тобой они мне часто снились. Я просила забрать меня на улицу Росси. В ответ девчонки только хохотали и твердили бабушкиным голосом: «Говорила тебе – учи английский!»
Адам, в свою очередь, доставал не совсем подготовленную Стефанию длинными рассказами о былых заслугах на ответственной службе.
Он стал злым – на всё, включая государственный флаг Российской Федерации.
Красный, говорил он, был лучше.
А когда живот юной супруги в разгар второй чеченской войны стал размером с глобус, что стоял у тестя в кабинете, – копия отнюдь не планеты Земля, а планеты Югра, – Адам Устяхин принял трудное для себя решение.
4
Громко ликовать Кинжал не умел. Все его эмоции были глубоко спрятаны от посторонних глаз и ушей.
Но сейчас он ликовал, правда, про себя и в полном одиночестве.
В руках был платиновый эстамп, в рамке из жёлтого металла. Его можно было и поставить на столе, и повесить на стене. На пластине значилось:
«18 августа 1998 года: курс доллара – 6 руб. 43 коп.
18 ноября 1999 года: курс доллара – 26 руб. 32 коп».
И – больше ничего.
Ни тебе подписи: от кого, кому и зачем, – сплошной туман.
Только для генерального директора холдинга «Брут» – так он назывался после недавней перерегистрации – это был бесценный подарок. Вручил его Желвак – от имени всего коллектива по случаю того, что испытательный срок он прошёл блестяще и отныне больше не обязан согласовывать свои решения – даже по сделкам в десятки миллионов долларов.
Первая запись на платине – следующий после дефолта день. Вторая – дата, когда Кинжал стал полноправным генеральным директором и акционером. Автора идеи этого дорогого памятного сувенира установить так и не удалось. Но Брут отдал ему должное: тот уловил саму суть того, что привнёс в бизнес лично он.