Время возмездия
Шрифт:
– Бокс!
Пончетто и его тренер, естественно, не ожидали таких решительных действий со стороны почти поверженного русского. Они даже и предположить не могли, что тот отважится сам идти на сближение. В глазах итальянского профессионала мелькнуло недоумение. Этот ли русский находился на ринге в первом раунде, или за перерыв его подменили другим? Пончетто узнавал и не узнавал Миклашевского. Что-то здесь неладно. Тренер подтолкнул его в плечо, как бы говоря: ну, что стоишь, работать надо!
Пончетто криво усмехнулся: мол, видали и не таких! Мгновенно сбычился, спрятав подбородок под поднятое угловатое левое плечо, и, выставив вперед левую руку, уверенно пошел на сближение, надеясь, как и в первом раунде, засыпать градом ударов, особенно ударами снизу, заставить русского снова попятиться и вытирать спиной канаты ринга.
Но русский не дрогнул, не попятился. А смело принял вызов. И на вихрь ударов ответил не менее мощным вихрем. Серией на серию, комбинацией на комбинацию. И Пончетто почувствовал, что его перчатки
Но Игорь был начеку. Он ждал этих ударов. Отработал с тренером защиту. Два первых поймал на подставленные раскрытые перчатки, как говорят, на ладони, последующие – отбивал, принимал на руки, закрывая ими свой живот, солнечное сплетение. Пончетто вошел в азарт. Ему показалось, что именно здесь наконец он сломит упорство русского, если в первые секунды ближнего боя тот лишь защищается. И со стороны казалось, что преимущество итальянца опять стало бесспорным. Он диктует ход боя, он владеет инициативой. Только было непонятно знатокам бокса и боковым судьям, почему же русский не уходит от невыгодного, даже губительного для него ближнего боя? Почему не спасается отходом? Шаг назад или в сторону, и ты в безопасной зоне.
– Ваня, держись! – кто-то прокричал с галерки.
На афишах, оповещающих о боксерском турнире, имени не указывали, а только звание, инициалы: «Боксмайстер И. Миклашевский, чемпион Ленинграда». Русское имя Иван сразу пристало к Игорю, и даже судьи его так называли. Итальянцы на этот одинокий русский выкрик ответили дружным хором. Они топали и скандировали:
– Пон-чет-то!.. Пон-чет-то!..
Итальянец, выставив голову вперед, чуть ли не упираясь ею в плечо Миклашевского, бил, бил и бил. Он работал руками, как заведенный автомат, безостановочно, бесконечно длинной серией, как скорострельная пушка. Расчет был прост и проверен на многочисленных соперниках. Удары по корпусу сбивают дыхание, сковывают и парализуют противника, если только тот вовремя не выскользнет из ближней дистанции, не отскочит назад. А русскому и отскакивать некуда, за спиною – канаты. Пончетто теснил Миклашевского к канатам, к своему углу. Казалось, что еще секунда-вторая, и все будет кончено.
Так действительно и произошло. Только на полу лежал Пончетто. Он свалился мягко, вернее, осел на серый брезент ринга, словно из его тела вдруг вынули железный стержень, и он потерял внутреннюю опору для всей массы жил и мышц. Все произошло так быстро, что многие ничего не поняли. Как же так? Пончетто неистово колотил русского, и этот же Пончетто опустился на пол. Что же произошло? Он сам себя нокаутировал, что ли? Удар Миклашевского видели немногие. Удар сбоку, или, как его называют на западе, хук. Короткий и точный. В тот миг, когда Пончетто слегка опустил правую руку для небольшого замаха, чтобы провести свой коронный апперкот, и открыл подбородок, в этот самый миг Миклашевский, опережая соперника, резко поворачивая корпус, послал кулак. Он промелькнул, как черная молния. В нем, в этом классическом хуке, было столько силы, столько стремительности и точности! В зале стало тихо. С галерки тот же русский голос удивленно выкрикнул:
– Вот дал!
Судья жестом указал Миклашевскому на нейтральный угол. Игорь, не оглядываясь, повиновался. Судья на ринге широко взмахнул рукой, открывая счет:
– Раз… Два… Три…
При счете «шесть» Пончетто чуть приподнялся, оперся руками о пол и удивленно уставился на судью, как будто бы не понимая, для чего тот взмахивает перед ним своей рукой. Потом, тряхнув головой, как бы сбрасывая навалившуюся на него тяжесть, быстро все понял. Истекали последние секунды счета. Едва судья выкрикнул «восемь», Пончетто, словно подброшенный пружиной, вскочил на ноги и принял боевое положение. Опытный мастер ринга знал хорошо и правила и законы бокса. Проигрывать никому не известному русскому он не хотел. Это не входило в его планы. Отнюдь не за этим он приехал из Неаполя. Годами тренированное тело снова было послушным. Болельщики дружно приветствовали Пончетто аплодисментами.
– Бокс! – подал команду судья.
Пончетто, демонстрируя свою свежесть и выносливость, очертя голову бросился в сумбурную атаку на Миклашевского. И этим облегчил русскому решение задачи. Дальнейшее было делом техники. Уклонившись от размашистого бокового удара, Игорь послал двойку, два почти спаренных прямых встречных удара: один по корпусу, по солнечному сплетению, а второй – в открытую, гладко выбритую челюсть… Но Пончетто устоял на ногах. Он не упал, хотя и на какие-то секунды потерял
– …Шесть… Восемь…
Отсчитав положенные секунды, судья выдохнул убийственное слово: «Аут!» – и, подхватив боксера под мышки, слегка подталкивая его, помог добраться до своего угла. Лишь после этого он направился к Миклашевскому и небрежно поднял, как положено, руку победителя.
Зал отозвался неодобрительным ревом, свистом, топотом…
Карл Бунцоль, накинув на потные плечи Миклашевского мохнатый халат, поспешно увел его со сцены.
А в раздевалке возмущался Пончетто вместе со своим тренером. Придя в себя, наскоро обмывшись в душе, рассерженный итальянец в сопровождении тренера ворвался в комнату, где располагалось жюри боксерского турнира, и устроил шумный скандал. Пончетто, энергично жестикулируя, сыпал словами, как из пулемета, перемежая свою речь итальянскими и немецкими ругательствами. Он возмущался, негодовал, призывал в свидетели самого Всевышнего, обвинял, грозил, требовал наказать виновных. Тех самых, которые его, Пончетто, первую перчатку великой Италии, матчи которого смотрит сам дуче, посмели так подло обмануть. Он, Пончетто, этого не оставит, он добьется своего, будет жаловаться самому дуче, самому Муссолини! А могущественный дуче – первый друг фюрера, великая Италия – первый союзник великой Германии! Как же посмели немецкие друзья обмануть своего верного друга и союзника? Он, Пончетто, тренировался на своей вилле под Неаполем и готовился к трудному поединку на профессиональном ринге за титул чемпиона Европы, о котором уже разафишировано еще три месяца назад, когда вдруг к нему заявились немецкие спортивные эмиссары и пригласили на этот самый проклятый Богом паршивый турнир, обещая золотые горы наград, легкие победы над любителями. И он, размазня, поверил этим сказкам, поверил уговорам и поехал в Лейпциг. А здесь, на ринге, ему подсовывают одного профессионала за другим и, наконец, этого самого русского Ивана, профессионала из профессионалов, фамилию которого он выговорить не может, ибо она для него звучит хуже самого оскорбительного ругательства. С русскими вообще связываться опасно! Эти азиаты полны коварства. Великая Германия при самом активном содействии великой Италии не может их сломить. Русские – сплошные фанатики! Они на фронте предпочитают погибнуть, но не уступить, и на ринге – в том он, Пончетто, сегодня сам убедился – стоят насмерть, бьются не по правилам и не по законам, а судьи не смотрят, делают вид, что ничего не замечают, и даже открыто подсуживают. Где это было видано, чтобы рефери открывал счет боксеру, стоящему на обеих ногах, и засчитывал поражение нокаутом? И под конец Пончетто выпалил в самой категоричной форме свой ультиматум: если нельзя пересмотреть решение судей, то немедленно изъять из печати, из спортивных репортажей описание сегодняшнего полуфинального поединка, чтобы его имя не полоскали в грязной воде и не пострадал его высокий авторитет классного профессионального бойца накануне важного и очень ответственного поединка за звание чемпиона Европы.
Утром Карл Бунцоль в первом же киоске около гостиницы накупил газет, местных и центральных, сунул их небрежно в карман пальто и, немного прогулявшись по улице, с довольным видом вернулся к себе в номер. Не раздеваясь, вынул газеты и стал их просматривать. И чем больше он читал, тем мрачнее становился. В газетах ничего не было. Ни строчки. Ни о нем, ни о Миклашевском. Словно и не было второго полуфинального поединка. В пространных спортивных репортажах и коротких информациях досужие журналисты расписывали лишь первый полуфинальный бой между чемпионом Франции, парижанином Жаком Пилясом, и первой перчаткой Венгрии, будапештцем Яношем Кайди. Поединок между ними был трудным, протекал с переменным успехом в обоюдных бесконечных обменах тяжелыми ударами, и до самого конца последнего раунда ни один из боксеров в этакой «рубке» не добился значительного преимущества. Определить победителя в таком сумбурном, напряженном бою, когда оба противника равны и по силам, и по мастерству, весьма трудно, и судьи разошлись в оценках, однако большинством голосов победу присудили французу…
Бунцоль недоуменно посмотрел на газеты. Он ничего не мог понять. Что же произошло? Почему замолчали драматическую встречу между итальянцем и русским? Загадка какая-то, да и только. Карл сел и еще раз пробежал глазами заголовки газет, вчитываясь в дату. Нет, число сегодняшнее и месяц. Все правильно. В киоске ему продали свежие газеты. Он еще раз перечитал отчеты спортивных журналистов более внимательно, вчитываясь в каждую фразу, как бы прощупывая каждое слово. Даже в лейпцигской газете ни строчки. А ведь в этом городе его, Карла Бунцоля, знают и помнят. Именно здесь он начинал свою боксерскую карьеру. И вчера перед поединком Миклашевского и Пончетто с ним на эту тему беседовала симпатичная бойкая журналистка, дотошно выспрашивая о тех далеких и славных победах. Она так искренне улыбалась и обещала написать о нем, говоря, что лейпцигцам будет весьма приятно прочесть о своем прошлом кумире. Странно, но и она в своем большом, на две колонки, репортаже не упомянула ни о нем, ни о полуфинальном бое.