Время возмездия
Шрифт:
– Всего пару месяцев назад ты встречался с Шилленбургом на лондонском турнире, – сухо остановил его Виктор Иванович. – И проиграл. Зачем рисковать сейчас?
Но Рокотов не думал соглашаться с их решением. Он настаивал. Да, тогда он проиграл, но проиграл по очкам в равном бою. Двое из пяти судей дали победу ему, Рокотову. И эти месяцы он готовился к реваншу. Он знал, что их пути скрестятся на берлинском ринге. Разучил новые комбинации, подготовил тактические варианты.
– Валера, все это так. Но ты сейчас, по сути дела, с одной рукой, – Миклашевский говорил с сочувствием. – Левая, с разбитым пальцем, по сути дела, вышла из строя. А бой предстоит тяжелый.
Надеяться, конечно, было не на что. Тренеры взвесили все шансы. Бокс есть бокс. И мечты о победе при создавшемся положении, мягко говоря, выглядят мальчишеством и авантюризмом.
Виктор Иванович так и сказал: «Это пахнет мальчишеством и авантюризмом», когда Рокотов продолжал настаивать. Тренеры знали, что чудес не бывает и за один день никакими компрессами и парафиновыми ваннами кисть полностью не восстановить.
– Серебро у тебя в кармане независимо от того, выйдешь ты на ринг или не выйдешь, – повторил Виктор Иванович. – Зачем рисковать?
– Двадцать лет назад, в мае, тут шли рукопашные, – глухим голосом произнес боксер. – И мой отец был…
– После такого боя кисть и за год не вылечишь, – перебил его Миклашевский. – Понимать надо.
– Тут за каждую улицу… За каждый дом… Вы же знаете! – Валерий вынул из кармана письмо. – Мать пишет…
– Все мы хлебнули в войну. Давай лучше будем думать о будущем.
Разговор был долгим и трудным. Рокотов упрямо твердил свое. Никакие доводы его не убеждали. Виктор Иванович в конце концов махнул рукой:
– Ладно. Только парь кисть до самого вечера. И массируй… Там посмотрим.
А в коридоре, когда вышли из номера, сказал Миклашевскому:
– К вечеру перегорит и станет благоразумнее. Ну, если будет упрямиться, ладно, пусть выходит на ринг, только ты держи полотенце наготове. Понял?
Игорь Леонидович кивнул.
Стена, отделявшая раздевалки от огромного зала, не могла заглушить рев трибун, и он доносился, глухой и тревожный, то стремительно нарастая, то вдруг затихая, как далекий гул в горах. Там, за стеной, идут финальные поединки, разыгрываются золотые медали первенства Европы.
В раздевалках пусто. Остались лишь те, кому выходить на ринг, да их тренеры.
В одной из раздевалок – узкой и длинной комнате – около большого зеркала Валерий Рокотов мягко движется на носочках, ведет «бой с тенью». Ему скоро выходить на ринг. Он в боевой форме – в белых трусах и в майке, сверху накинут теплый халат. Валерий нетерпеливо поглядывает на квадратные электрические часы, укрепленные над дверью. Стрелки почему-то движутся очень медленно.
Вчера вечером, перед последними боями, Василий Задонченко, ленинградец, комсорг команды, собрал всех в своем номере.
– Ребята! В Москве мы всей десяткой вышли в финал и завоевали шесть золотых медалей. Здесь, в Берлине, пробиться удалось только нам, восьмерым. Неужели выступим хуже, чем дома?
Пока все идет хорошо. Пятую медаль принес Виликтон Туранов. Сейчас начнет работать Василий, а потом его, Валерия, черед.
Валерий следит за своими движениями в зеркале, словно от чистоты их исполнения зависит исход поединка. Игорь Леонидович, искоса поглядывая на боксера, возится с миниатюрным приемником, стараясь настроить его на московскую радиостанцию. Он мысленно ругает себя за беспринципность, за слабохарактерность, за то, что «идет на поводу у спортсмена». Нужно было настоять на своем, запретить Рокотову выходить на ринг. Утром на очередном взвешивании врачи отстранили бы его без разговоров, а тут… Наконец тренеру удается поймать волну, и сквозь радиопомехи в раздевалку врывается сильный женский голос, величаво-задумчивый и нежный.
– Людмила Зыкина, – говорит Миклашевский, ставя приемник на подоконник. – Мягче двигайся, расслабься…
Рокотов, кивнув, продолжает «бой с тенью». Он смотрит зло и решительно, попеременно нанося удары по воображаемому противнику. Впрочем, воображаемый противник имеет вполне реальные черты.
– Кончай! Пора бинтовать пальцы.
– Душевно поет, – Валерий взял туго смотанные эластичные бинты.
– Давай помогу.
– Не надо. Я сам. Чувствую палец.
Осторожно, чтобы не причинить боли прикосновением, Рокотов обматывает пальцы, кисть левой руки. Кисть глухо ныла, особенно большой палец. Каждое прикосновение отдавалось по всей руке. Лицо боксера было спокойным, он даже пытался улыбнуться. Но Миклашевский, зная, каких усилий стоит это спокойствие, не выдержал:
– Хватит! А ну разбинтовывай.
– Поздно, Игорь Леонидович.
И как бы в подтверждение его слов в раздевалку заглянул моложавый немец с блеклыми навыкате глазами, улыбнулся и протянул ему новые перчатки:
– Рокотоф! Бистро!
Сквозь толщу стены явственно донеслись звуки советского гимна.
– Валера! Слышишь! – закричал тяжеловес. – Вася завоевал шестую! Ура! Ты идешь на рекорд…
Игорь Леонидович сунул в карман пузырек с нашатырным спиртом и, небрежно размахивая полотенцем, с тяжелым сердцем последовал за боксером.
Бой складывался явно не в пользу Рокотова. Рудольф фон Шилленбург сразу же после гонга пошел в атаку, тесня русского, забирая инициативу в свои руки. Высокий, длиннорукий, едва касаясь брезентового пола, он летал по рингу и с дальней дистанции осыпал Валерия градом ударов. А что мог сделать Рокотов одной здоровой рукой? Одиночные удары да обманные движения?
Трибуны, на добрую половину заполненные туристами из ФРГ, гудели, как кратер вулкана.
Каждый удар, который Валерий изредка наносил поврежденной рукой, больно отзывался в сердце тренера. В противоположном углу с полотенцем в руках на табуретке сидел Хельмут Грубер. К концу раунда на губах Грубера скользнула улыбка. Она обожгла Миклашевского. Кажется, «лиса пустыни» догадывается обо всем… Игорь Леонидович, сжав полотенце, подался к канатам.
– Держи на дистанции, не подпускай, – советовал он Валерию в короткий перерыв, – держи на дистанции!