Время вспомнить все
Шрифт:
Щенком и мерзавцем Хоботов назвал официанта, который обслуживал его и Штурмина в кафе.
– Да, да, сволочь! Да, да, мерзавец! Ты меня можешь опознать, ты свидетель, – и Хоботов стал раздеваться, – э, нет, приятель, никому ты ничего не скажешь, правда? Конечно, никому не скажешь. Мы с тобой встретимся. Правда, встретимся? И ты станешь еще одним предложением в страшной легенде вокруг моей скульптуры, ты станешь еще одним моим подвигом. Уж не сомневайся в этом. Я тебя запомнил. Может, ты запомнил меня не очень, а я твое круглое личико с гладкими волосенками, гаденыш, запомнил, хорошо запомнил. Если б ты
В ноль пятнадцать официант кафе «Парадиз» покидал свое рабочее место. Он был в дубленке, в теплой шапке. В правой руке Борис нес бумажный пакет с едой. Он простился с коллегами и вышел во двор, где стоял его серый «фольксваген-гольф». Он достал из кармана ключи от автомобиля, сработала сигнализация. Борис открыл дверцу.
– Добрый вечер, – услышал он за спиной немного хрипловатый голос.
– Добрый вечер, – как-то механически, одновременно потянув на себя дверь и обернувшись, произнес официант.
Он увидел мужчину, который сидел за столиком в тот злополучный вечер.
– Вы!? – воскликнул Борис.
– Я. Садись в машину.
Борис дернулся, хотел закричать, но огромные руки с могучими пальцами сошлись на его шее, и изо рта официанта вместо крика о помощи вырвался негромкий хрип, который с каждой секундой становился все тише и тише. Выпал из рук бумажный пакет, рассыпались по грязной мостовой котлеты и бутерброды. А пальцы все сжимались и сжимались.
Когда официант был уже мертв. Хоботов усадил его в машину, сам забрался на заднее сиденье и вырезал на затылке официанта свой знак.
– Ну, вот так-то будет лучше.
Затем запустил двигатель, проехал квартала четыре, загнал «фольксваген» во двор, где стояло дюжины четыре самых разных машин, выбрался из автомобиля, закрыл дверцу и, улыбаясь, поднял ворот куртки. А затем направился, словно ничего и не произошло, к автобусной остановке. Он стоял на задней площадке, смотрел на поток автомобилей и улыбался. А его толстый сильный указательный палец рисовал на запотевшем стекле кресты. Крестов же нарисовал Хоботов ровно столько, сколько было жертв.
Он покинул автобус на той же остановке, где всегда выходила его дочь, направляясь к отцу, чтобы выклянчить денег. Войдя в мастерскую. Хоботов снял влажную мешковину и осмотрел скульптуру. Он ходил вокруг нее, иногда прикасался пальцами к глине.
Вытащил из ящика бутылку виски, сделал несколько глотков.
– Да, славная работенка! – эти слова относились одновременно и к жертвам, и к скульптуре.
Они для Хоботова слилось воедино – в одно произведение, жуткое, страшное, но в то же время величественное. Скульптура дышала, пульсировала, конвульсивно сокращалась, она была как последний вздох его жертв – великолепна. В ней еще теплилась жизнь, она остановила мгновение, когда живая плоть становится мертвой. Тот маленький момент, очень короткий, Хоботов сумел зафиксировать, ему это удалось.
А какой ценой, для него не имело значения.
Спортсмен живет лишь для того, чтобы установить рекорд, чтобы взойти на пьедестал. Так же жил и поступал Леонид Хоботов. И сейчас он уже чувствовал под ногами ступеньки пьедестала, чувствовал запах славы, но не дутой, а настоящей.
– Обо мне станут говорить. Пока живут люди, обо мне будут говорить, меня будут помнить всегда!
Он сел на диван, развалясь, и принялся лакать виски. Он пил до тех пор, пока бутылка не опустела, и он не почувствовал, что сердце бьется ровно, а на душе воцарилось спокойствие.
– Послезавтра приедут мастера, а еще через пару недель скульптура из глиняной станет бронзовой, заблестит. Она станет вечной.
Глава 16
Прошло еще несколько дней. Естественно, «фольксваген-гольф» с мертвым официантом был найден. Сомнений не оставалось, чьих рук это дело, Удав оставил подпись – крест на затылке, прикрыв его зимней шапкой. И если сотрудники следственных органов и ФСБ, под влиянием и давлением из ГРУ, сумели информацию о смерти майора Штурмина скрыть от журналистов, не сделать достоянием гласности, то с официантом Борисом Алимовым это сделать не удалось. И газеты запестрели фотографиями, статьями о похождениях ужасного маньяка, который на этот раз выбрал своей жертвой безобидного и далеко не могучего телосложения человека. Жертвой стал заурядный официант. Фотография Бориса Алимова и фоторобот были напечатаны во многих изданиях, а сюжеты прошли почти во всех информационных программах.
Хоботов ликовал.
– Вот она, слава, вот она!
Единственное, что приносило досаду, так это то, что пока застопорилось дело со снятием формы с его скульптуры. Мастер, с которым Хоботов договорился, повредил руку, и к работе, тем более, к такой тонкой и ответственной, был не пригоден. Хоботов же все эти дни ходил по городу и скупал газеты. Газет в мастерской собралась уже изрядная стопка. Нужные статьи были отчеркнуты желтым и красным маркерами, и они для Хоботова были дороже, чем диплом Нобелевского лауреата. Еще что сделал Хоботов, так это полностью сменил имидж: он сбрил бороду и так же наголо обрил голову. Даже дочь, войдя в мастерскую, не сразу узнала отца. Она немного испугалась, отшатнулась.
– Ну, чего ты, – сказал Хоботов, – это я, твой отец.
– Брр, какой ты страшный! – воскликнула Марина, тряся головой. – Ты похож на водяного.
– Какого еще водяного? Тебе нужны деньги? Скоро вы станете богатыми.
– Да? Вот хорошо, – воскликнула Марина.
– У вас будет море денег, ведь я стану фантастически известен.
Подобные истории девочка слышала уже не впервые и особого значения им не придавала. Отец дал ей двести долларов, и она, радостная, покинула мастерскую.
«Матери расскажу, чего он над собой утворил. Вот удивится. Был похож на художника, а превратился черт знает в кого. Голова, как бильярдный шар. Ну да ладно, мне с ним по улице не ходить, хотя, может быть, так он даже интереснее».
Чтобы хоть как-то развеяться и выйти из того состояния, в котором Илларион Забродов пребывал уже почти неделю, он решил наведать своего старого приятеля Марата Ивановича Пигулевского. Сел в джип и покатил а антикварную лавку на Беговую. Марат Иванович оказался на месте. Он обрадовался Иллариону, тут же схватил его за локоть и потащил в маленькую комнатку пить чай.