Время вспомнить
Шрифт:
432 год от подписания Хартии (сезон весны)
Тормант.
– Чем тебе не хороша, а?
Жрец проводил взглядом хихикающую девицу, только что выскочившую из комнаты никчемыша. Тот, набычившись, сидел на краю кровати, разглаживал ладонями смятое покрывало. Опять отказался от женской ласки, дурак. Жаль, что Тормант оплатил услуги шлюхи вперед.
– Ты же просил девушку, - с усмешкой попенял жрец Бораю.
Тот вскочил, хмуря тонкие бровки над скошенными к ушам глазами, сжал в кулаки пухлые пальцы.
– Отпустить! Отпустить к девушке! Я просил отпустить!
– Какая разница, -
– Девушка, к девушке. Собирайся, сегодня важный день.
После случая на площади у пятихрамия жрец не отпускал никчемыша от себя ни на минуту, даже поселил в покоях рядом. Мальчику лишь изредка позволялось поиграть в огороженном решеткой садике за домом. Орешку доверия больше не было. За то, что слуга чуть не погубил на площади никчемыша, Тормант вычел из его заработка три серебряных. Орешек попытался сорвать зло на Борае, и тогда жрец, не жалея раненой ножом руки, избил слугу, приговаривая, что променяет четверку таких, как он, на одного медиума.
– Не поеду! Будет плохо! Бораю будет плохо! Кровь будет течь! У Борая - кровь!
– возмущался никчемыш.
Этого еще не хватало! Уродец заметил, что кровит носом, как ни старался жрец скрыть это. Борай вообще все чаще капризничал, а в последний семиднев стал просто неуправляемым. Жрец винил в этом тот самый день, когда разбушевавшаяся толпа чуть не расправилась над бесовиками. Никчемышу тоже досталось. Как бы теперь совсем не заартачился. Впрочем, на этот случай у Торманта был весьма эффективный довод. Он достал из кармашка золотой и показал его никчемышу.
– Видишь? Твой заработок за этот семиднев. Собирался послать твоей матери в Чистые Колодцы. Много вкусной еды для ораты Лофы. Жаль. Нет работы - нет заработка. Твоя мама очень расстроится, если этой весной ей не на что будет засеять ваш огород. И она, кажется, писала, что мечтает подновить ваш старенький дом. А все из-за тебя, Борай. Пойми меня, я тоже не желаю входить в убыток. Будь ты посговорчивее, я бы никогда не стал попрекать тебя лишним золотым. За такие деньги любой бы согласился мне служить.
– Не любой, - пробормотал никчемыш, глядя в угол.
– Что? Не понял.
– Не любой смог бы тебе служить. Не любой. Борай может, другие - нет.
– А ну цыц! Сколько раз велел тебе звать меня учителем и на 'вы'. Так что, Борай, посылать мне деньги твоей маме?
Никчемыш что-то пробурчал.
– Не слышу. Посылать или нет?
– Посылай, - выдавил мальчик.
– Отлично, собирайся.
Сегодня важный день. Высший Жрец умирает. В последнюю четверть он ни разу не покидал своего дома. Силы его поддерживает только сок опия и древесное молочко. Тормант давно знал о болезни Толия и приложил все усилия, чтобы стать для Высшего незаменимым. Угодничество - великая сила, а если оно еще приправлено ненавязчивой лестью...
Он ожидал, что Высший Жрец пойдет по проторенному им же самим пути. Шпионы вокруг старика обходились Торманту в кругленькую сумму золотом, но благодаря им он выяснил, что Толий уже подготовил для себя новое 'тело'. Госпожа Турана не могла провести Перенос без посредника. Кто-то должен был занять место Толия в ритуале. Высшему Жрецу требовался помощник. И сегодня Толий вызвал Торманта к себе домой в роскошный особняк на острове посреди озера Чал. Жрец четырех строк не сомневался, что знает, с какой просьбой обратится к нему Высший.
****
Борая жрец оставил внизу. Мальчик был одет как настоящий
Тормант поднялся в покои Высшего Жреца, войдя, еле сдержался, чтоб не хмыкнуть: умирал господин Толий роскошно, жаль только, что вонял и стонал, Госпожа Турана сидела у окна, ковыряя пальцами яркую обивку на мягкой ажезской кушетке. От подкупленных слуг Тормант знал, что женщине-медиуму каждый день дают древесное молочка, и половину дня она спит. Тени Тураны рванулись к вошедшему, вызвав уколы боли в голове и лбу. Тормант с сочувственными вздохами и причитаниями пал на колени у кровати больного и, сдерживая тошноту, прижал его липкую ладонь к своему лбу. Пастырь открыл слезящиеся глаза и обратил взор на коленопреклоненного. Сиделка смочила больному губы водой и вытерла пот с его лба.
– Это ты? Прости, я затянул с разговором - сомневался в тебе. Теперь жалею. Мне рассказали, как храбро ты защищал нашу веру у пятихрамья в день смуты, и как заступался за меня, старика, перед королем, - видно было, что каждое слово дается больному тяжело.
Тормант еще ниже склонил голову, будто бы в знак признательности. Да, он отстоял Толия перед Лоджиром, заткнул рот Ифтору Патчальскому, когда тот чуть не отговорил короля оставлять у себя в духовниках умирающего. А как иначе? Не мог же он допустить, чтобы Стремительный, испытывая потребность в духовном общении, приблизил к себе единобожца, которому и так оказывалось в последнее время слишком много чести.
– Что ты им сказал?
– Что поклонники Храма не умирают, а доказывают своим примером, какими благословениями наделяет их Повелитель, Смерть Победивший.
– Молодец, - Пастырь издал несколько хрипов, должных, видимо, обозначать смех.
– Ты действительно умен и хитер. О многом догадываешься, верно? Однако не стоило так ратовать за меня. Ифтор будет думать, что это его Единый исторг на меня свою кару...Хе...хе...Пускай. Но когда я вновь войду в силу, я доведу дело до конца: бордовые рясы отправятся в свои монастыри совокупляться с овцами...Теперь пусть все выйдут. Встань с колен, ты не новис, чтобы ползать перед своим учителем. Садись, налей себе вина. Это дорогое вино, я приказал открыть последний бочонок. Повод есть.
Жрецы остались одни. Морщась от боли, Высший рассказал подопечному о том, что тот и так уже знал: о возможности перехватывать дух умирающего в Куртине и вселять его в другое тело, усиливая получившегося пленса-паразита и подавляя сознание носителя. Тормант делал вид, что впитывает каждое слово и счастлив от того, что наставник счел его достойным великого знания. Как Тормант и предполагал, ему предстояло совершить Перенос. Турана должна была ему помогать. Толий подготовил почти все необходимое для ритуала, но Торманта, прежде всего, интересовали предсмертные распоряжения старика. Наконец, перхая и скрежеща зубами, Высший заговорил о преемничестве. Носителем должен был стать юноша из рода Дофор, еще не татуированный новис, попавший под опеку Толия после смерти отца - пастыря двух строк. Тормант вспомнил, что несколько раз видел застенчивого молодого человека лет восемнадцати в окружении старика.