Время зверинца
Шрифт:
— Ма, ты ведь только что ее сменила. Еще даже не распаковала чемоданы.
— Именно это меня и подтолкнуло. Раз мои вещи упакованы, мне будет проще это сделать.
— Сделать что? Ты ведь не можешь просто выйти с вещами на улицу. Где ты собираешься жить?
— Я подумала о Котсуолдсе. Для начала остановлюсь в каком-нибудь маленьком отеле, а потом сниму на лето коттедж в одном из тамошних местечек с длинными составными названиями. Буду ковыряться в саду. Успокойся, это же не навсегда, только на время.
(«Пока твой распалившийся
Я вызвался помочь с выбором отеля, но мое предложение было отклонено. Они сделают это вдвоем. Без меня.
Я почувствовал себя брошенным двумя женщинами разом.
— Вернусь, когда вернусь, — сказала мне Ванесса. — Буду признательна, если к моему приезду этот дом не превратится в бордель.
Для сведения: случаев превращения в бордель какого-либо из наших жилищ не было ни разу. Я даже ни разу не приглашал посторонних женщин в наш дом на чай. Если одиночество становилось слишком тягостным, я уезжал куда-нибудь на пару дней, и чем я там занимался, уже никого не касалось. Я был писателем. Мне нужно было порой куда-нибудь выбираться. И мне нужно было время от времени делать вещи, которые никого, кроме меня самого, не касались.
Я был настолько щепетилен относительно сохранения дистанции между «домашним» и «внешним» мирами, что позвонил Филиппе с мобильника не раньше, чем удалился примерно на милю от своего дома. Мы с ней ни разу не беседовали после Аделаиды — прежде всего из-за моей озабоченности другими вещами, — хотя по еще теплым следам она прислала мне парочку электронных писем. Я и не собирался возобновлять знакомство до той поры, когда внезапно образовавшаяся вокруг меня пустота сделала это насущно необходимым. Я даже подумал, причем не в первый раз, о том, не был ли я в нее влюблен, сам того не осознавая.
— Я тут сижу в полном одиночестве, — сказал я в трубку. — Как насчет того, чтобы составить мне компанию?
— Я сейчас в Окленде, Гай.
— Знаю. Славное название: Окленд. Садись на самолет и прилетай.
— Слишком далеко лететь. Как долго ты уже сидишь в одиночестве?
— Три-четыре часа, — сказал я, накинув пару часов для солидности.
— И как долго ты будешь один?
— Три-четыре дня, — сказал я наобум. — Может, и больше.
— И ты хочешь, чтобы я прилетела составить тебе компанию на это время?
— В Аделаиде у нас была только одна ночь.
— Да, но там мы оба были на месте. А это уже слишком.
— Что уже слишком?
— Мой перелет из Новой Зеландии, чтобы разделить твою скуку.
— В Аделаиде нам не было скучно.
— Там я просто не поняла, что ты скучаешь. Я думала, мы говорим о лытре.
— Мы могли бы продолжить этот разговор.
Она довольно долго молчала, прежде чем вновь подать голос:
— Ты разоришься на роуминге.
Это был от ворот поворот, без вариантов. И вдруг я отчетливо понял, что тогда,
— Давай я прилечу к тебе, — вызвался я.
Снова возникла пауза.
— Это неудачная идея, — сказала она.
— Почему? У тебя кто-то есть?
— У меня есть парень, я тебе говорила.
— А у меня есть жена. Я не о сожительстве, я о другом.
— Раз уж ты спросил — да, есть и другой.
— Он тоже писатель?
Дурацкий вопрос. Само собой, он тоже был писателем. Как для многих ей подобных энтузиасток литературных фестивалей, приезжающих туда с рюкзаками, полными книг для подписей, для нее имели значение только связи с литературными знаменитостями.
Она продолжала молчать.
— Я понимаю это как «да», — сказал я.
— Да.
— Кто-нибудь, кого я знаю?
— Ты с ним вряд ли знаком.
Я уловил нажим на последнем слове.
— Но мне он известен, так? И кто же это?
— Мартен.
— Мартен Ноорт?
Так звали того самого безмолвного голландца, нобелевского лауреата с отвислым брюхом.
— Да, это Мартен.
— Боже, Филиппа! Он вдвое тебя старше и втрое тяжелее. — И что?
— Он пишет романы, которые заканчиваются уже на второй странице.
— Я не измеряю литературу в футах и дюймах, Гай.
— И он к тому же не разговаривает.
— Со мной он разговаривает.
— По телефону он симпатичнее, да?
— Мы общаемся не по телефону.
Ого! Теперь настал мой черед погрузиться в молчание. Ого-го!
Итак, он был там и, возможно, расстегивал пуговицы на ее халате как раз во время нашего разговора. Я напряг слух, пытаясь уловить тяжелое нидерландское дыхание, некогда целый час кряду продержавшее в гипнотическом трансе книгоманов Аделаиды.
Это был проторенный маршрут для международно известных литераторов: Аделаида — Мельбурн — Сидней — Окленд — постель Филиппы (Филиппа здесь упомянута метафорически). И по тому же маршруту кочевали их поклонники-книгоманы.
(Да, я согласен, что надо выбирать одно из двух: либо оплакивать гибель книгочтения, либо высмеивать тех, кто еще проявляет интерес к литературе. Я с этим согласен, но хочется выбрать и то и другое.)
— Значит, он не отбыл восвояси?
— Я не понимаю, что значит «восвояси». Он писатель мирового уровня, и он ездит по всему миру. А сейчас он здесь, со мной, если ты спрашиваешь об этом.
Он с ней. Ну надо же! Учитывая, что еще недавно она была со мной, я чувствовал себя так, будто обладал этой женщиной на пару с Мартеном.
— А где сейчас твой парень, если ты с Мартеном?
— Он тоже здесь. Он в восторге от книг Мартена. Я тебе говорила, что у нас свободные отношения.
Я хотел спросить, насколько свободно относится к этому миссис Ноорт, однако вовремя вспомнил, что сам я не в той ситуации, чтобы принимать сторону жен в подобных спорах.