Время зверинца
Шрифт:
— Сейчас не могу, — сказал я.
После этого он звонил мне раз в неделю на протяжении трех месяцев, предлагая ужин со своей болтовней на десерт. За его счет. «Не могу», — отвечал я каждый раз.
И вот теперь мы оказались в одном вагоне скоростного поезда. Он возвращался из Манчестера, где у него была авторская встреча со студентами университета.
— Обычно я не соглашаюсь на такие встречи меньше чем за тысячу, — сказал он, — но для студентов сделал исключение.
Я скорчил гримасу.
— Думаешь,
— Нет-нет, ты совершенно прав.
— Но?
— Без всяких «но».
— Не увиливай. Это «но» у тебя на лбу написано.
— Ну ладно. Просто я удивился тому, что ты берешь всего по тысяче.
— А сколько платят тебе?
— Я не люблю обсуждать такие вещи, ты же знаешь.
— Чего там, мы же старые друзья! Полторы штуки? Две?
— Пять, — сказал я.
— Пять штук за вечер? Ого!
— Бывает и семь с половиной.
— Ни хрена себе!
— Знаю, это выглядит как грабеж, — вздохнул я. — Но почему бы не брать, раз дают?
После этого он погрузился в молчание, а минуту спустя извлек из дипломата книгу в твердой обложке и начал сосредоточенно выделять фразы в тексте. Книга была его собственной.
— Удачная вещь? — спросил я.
— Это мой первый роман. Тогда он прошел незамеченным, а теперь стал вроде дойной коровы, еще и права на фильм…
Я нагнулся, чтобы разглядеть название: «Гибель мертвеца». — Эту вещь я не читал, — сказал я бесцветным голосом.
— Буду удивлен, если узнаю, что ты читал хоть одну мою вещь, — сказал он.
Я улыбнулся:
— Не читал ни одной, ты прав.
Прежде чем он вернулся к возне с текстом, я спросил про Лулу.
— Дает течь, — сказал он.
— Я не про яхту, я про женщину.
— Она тоже дает течь, и в пробоину уходят мои денежки.
— Дорогие они штучки.
— Женщины?
— Яхты.
— Аминь. А как твоя?..
Разумеется, он не помнил имя.
— У меня вообще нет яхты. А, ты о Ванессе? Цветет и пахнет. Вот-вот закончит собственный роман. Спилберг ее торопит, у него большие планы на эту вещь.
Он открыл рот, но, прежде чем вопрос слетел с его губ, я дотянулся и приложил к этим губам палец.
— Ничего больше сказать не могу, — сказал я.
Обратная поездка из Уилмслоу оказалась настолько занимательной, что я на какое-то время забыл об ужасных вещах, поведанных мне братом.
29. ВЫНОС МОЗГА
Я решил просто, без лишней драматизации преподнести тяжелую новость Ванессе.
— Представляешь, мой братец-говнюк загибается от опухоли мозга, — сказал я ей самым будничным тоном.
— Джеффри?
— А что, у меня есть другие братцы-говнюки? Джеффри, само собой. Ты помнишь Джеффри?
Сжав кулак, я показательно приблизил
— Джеффри! О боже! — Она широко распахнула глаза, элегантно покачнулась, рухнула в кресло — и я услышал стенания.
Мне случалось читать тут и там о стенающих людях, но я никогда прежде своими ушами не слышал стенаний. В целом это напоминало трагический эквивалент комического «Ха! Ха!» Джеффри и звучало как «Ох! Ох!» с легким подвывом.
Я почувствовал необходимость что-то сказать, но счел неправильным говорить сейчас о своих подозрениях насчет очередной симуляции брата, непонятно зачем решившего таким образом осложнить мою жизнь.
— А я думал, Джеффри тебе не нравится, — сказал я.
— Это я ему никогда не нравилась. Но дело не в этом. Никто в твоей семье меня не любил, однако я не желаю зла бедному мальчику.
Бедный мальчик!
Не потому ли он все это затеял? Хочет, чтобы еще кое-кто взял его, смертельно побледневшего, к себе в постель, а он будет украдкой мне подмигивать?
И если он был «бедным мальчиком» даже для Ванессы, каким же он должен представляться Поппи?
— Насчет его нелюбви к тебе ты неправа. Сколько я могу судить, он всегда тебе симпатизировал.
Она не ответила. И никак не отреагировала на эти слова. Спросила только, злокачественная ли опухоль. Я сказал, что не знаю. Хотя, если подумать, опухоль в мозгу просто не может быть доброго качества. Разве наш мозг как таковой не является злокачественным органом? Во всяком случае, мозг Джеффри был таковым наверняка.
— Позвони ему, — сказал я. — Я дам тебе номер.
Она не отреагировала и на это.
С того дня в ее поведении произошли заметные перемены. Часы напролет она сидела уставившись в пространство и периодически встряхивая головой, как будто в споре с невидимым собеседником. Она ничего не ела. И даже ничего не писала, если только я не ошибаюсь.
— Ты должен пройти обследование в больнице, — сказала она мне.
— По-твоему, опухоли — это семейная болезнь?
— Не спрашивай меня. Просто сходи и проверься.
— Я уже записался на колоноскопию.
— Копаясь в твоих кишках, они вряд ли найдут опухоль мозга.
— Очень на это надеюсь.
Перед сном вместо того, чтобы включить радио, или слушать музыку через наушники, или каким-то иным способом отгородиться от звукового контакта со мной, она садилась и завязывала разговор. Я уже и не припомню, сколько лет назад мы в последний раз беседовали в постели. Именно беседовали, а не препирались.
— Все умирают, — сказала она однажды.
Это прозвучало так фаталистически, что я забеспокоился о здоровье ее матери.