Всадник на вороном коне
Шрифт:
— Что я — дошкольник?
— Разве ты совсем взрослый? — удивилась Ира. — Тогда давай под руку.
— И под руку не хочу, — смутился Максим.
— Не приглянулась я тебе? Может, Елена приглянется?
Максим сердито отвел глаза.
— Ладно, — смилостивилась Ирина. — Шагай самостоятельно, только не потеряйся…
Ирина отвернулась, словно решила больше не замечать Максима. А Лена, хоть и не хватала за руки и ни слова не говорила, все же не выпускала Максима из поля зрения. Да это ничего — пусть присматривает. Лена молчит, идет неторопливо,
Ирина тоже красивая. Шею выгибает, как цирковая лошадка. И волосы ее, «конский хвост» на затылке, колышутся тяжело и красиво. Вот только чересчур насмешливая.
Подошел катер. Купили билеты, по узкому и короткому трапу поднялись на борт. И хоть небольшое суденышко, а все ж морское, все ж плавает, и оборудование на нем, как на настоящем судне. Только поменьше.
Девушки под тент спрятались. Максим на носу, возле самого борта устроился. Правда, на виду у девушек — так они потребовали.
Катер на быстром ходу мягко покачивался. Навстречу бежали пологие зеленые и гладкие волны. Далеко впереди они были голубыми, но по мере приближения отчего-то зеленели. А под носом катера вскипали белые усы. И почти все на катере белое. Словно это белая морская птица. И слышно, как постукивает ее сильное сердце. И в ушах отдается гудение легкого ветра: будто слушаешь морскую звучащую раковину.
Максим выпрямился, положил руку на металлический прут, что шел по тонкому бортику. Не держался, а именно положил. Как бывалый моряк, как капитан, что стоит одиноко и думает о своем, пока вахту несут помощники.
Берег был справа. Берег — это узкая прибойная полоса. Потом что-то коричневое, тоже узкое, не поймешь отсюда — что именно. Подальше — сизые камни. А еще дальше — перемежается рыжее с зеленым: то трава, то высохшая на солнце глина — на огромнейшем, залитом солнцем пустыре. Над пустырем низко стлался ветер, теплый, нагревшийся на камнях и глине, как на печи. Он медленно тек, и в его струях причудливо текли очертания горных отрогов.
Сам того не заметив, Максим забыл, что он морской капитан, что его ждут на таинственных островах. Он всматривался в берег, и воображение уносило его в иные времена.
От берега пустырь не резко, но заметно глазу поднимается. Сначала ровно поднимается, а потом, метрах в трехстах, выгибается, вздувается цепью пологих холмов. На самом массивном и высоком стоит памятник — белый, плоский, как лезвие меча, расширяющегося к концу. Максим слыхал, что этот памятник воздвигнут точно на том рубеже, которого во время войны достигли десантники. Они высадились на берегу, под огнем, бросились на сизые камни, на глинистый берег. Вполне возможно, что рыжие проплешины между зелеными лоскутами травы остались с тех дней, когда здесь рвались снаряды и мины, выворачивали землю бомбы. Фашисты изо всех сил старались остановить морскую пехоту, уничтожить, разнести в клочья. Но десантники спрыгивали с катеров
Убитые похоронены здесь, на клочке земли, на котором происходили большие бои и совершались большие подвиги.
За первым рядом холмов тянется второй. Там, выделяясь на синеватом размытом горячим ветром горном фоне, хорошо видны братская могила и памятник павшим — тесная группа десантников на гранитном постаменте. Так они шли в атаку: плечо в плечо, бесстрашно, стремительно, неудержимо… И среди них шел самый молодой морской пехотинец — Максим Синев. С автоматом, в каске, в черном бушлате, в черных брюках-клеш, заправленных в грубые солдатские сапоги. Шел, готовый вынести любые лишения, готовый умереть и не способный отступить.
Берег вдается в море. Катер огибает его, с трех сторон показывая знаменитый пустырь и памятники на нем. И с трех сторон видится Максиму смертельный бой, грозное движение десантников и смелые действия того морского пехотинца пионера Максима Синева-Катер повернул к железным мосткам, на которых толпились пестро одетые курортники-«дикари». Пассажиры подняли гвалт, и Максим не расслышал слов Иры, но по взмаху поднятой руки понял: иди сюда, будем высаживаться. Вяло протискивался он к трапу, не понимая, как можно суетиться, когда ты в таком месте и когда в ушах стоит грохот боя, а перед глазами — мужественные фигуры десантников.
— Укачало тебя? — заботливо спросила Ира, невольно щекоча губами ухо.
Максим мотнул головой: дескать, ничуть.
На мостках — толкотня. Раскаленные тела отдыхающих липнут со всех сторон — сразу не продерешься.
Сойдя с мостков, люди бросаются вправо и влево, чуть не наступая на любителей позагорать.
Возле пивных ларьков, возле ящиков с мороженым и лотков с пирожками — очереди. В глазах рябит от разноцветных купальников и плавок, шапочек, панамок и сомбреро, очков и зонтиков.
В душном зное смешались сухие запахи камней и дерева и влажный запах моря.
И яркое праздничное настроение вдруг охватило Максима. Только что бились тут десантники, только что они победили и теперь идут дальше, у самых холмов идут спокойные и усталые, хорошо поработавшие люди. Идут и говорят: мы победили, мы смели врага с этой земли, купайтесь, грейтесь на солнце — никто вас не тронет, никто не посмеет тронуть. Мы бодрствуем, мы в строю…
Солнце светило в лицо, солнце смотрело в глаза, обдавало многоцветным жаром, сильное, веселое, летнее солнце.
Пот высыпал на Максимкином носу. Голову пекло, и Максим не противился, когда Ира надела на него новенькую матерчатую кепочку — белую, в голубую полоску.
— Рубашку пока не снимай — сгоришь на солнце, — сказала Ира, быстро и ловко обходя лежащих.
Метров сто прошли, пока отыскали подходящее местечко около воды — не очень людное, на чистых мелких камешках. Девушки растянулись на ярких мохнатых полотенцах. Максим пошел к воде.
— Не спеши купаться! — предупредила Ира. — Остынь!