Всадник
Шрифт:
6. Ведь это наши горы
Мы упоминали мощенный стеклянными полусферами город-замок на острове во второй, исторической части книги. Юный Винсент Ратленд видел его в своих нездоровых снах и считал тогда плодом отравленного дурманом воображения. Лишь с течением времени, собрав сведения об Управляющей реальности и научившись ее использовать, он нашел остров в океане, основал на нем город и отдал тарну.
Поэтому он кое-что знал и об этом острове, и о материке, где познакомился с удивительным жуком и со змеиными наездниками. Но он не знал, во что превратился город-остров за те пятьсот с лишним «оборотов», что его здесь не было[123 - Читатель может помнить, что Камарг погиб спустя сто с лишним лет со дня Избавления, и удивиться тому, что за то же самое время в Рэтлскаре минуло больше полутысячелетия. Это противоречие будет объяснено дальше.].
Нормальные люди не ходили по городу после наступления темноты – никто не устанавливал комендантского часа, но ночь несла с собой смерть, и это было привычно: так было всегда, значит, иначе быть не могло. И грохота упомянутых подошв (которые стучали, потому что траву, из которых их делали, намертво склеивали птичьей слюной мастера из смиренного товарищества подошвенников, а секрет добычи слюны хранили в строгой тайне, как и положено было держать все секреты компаний Рэтлскара) по ночам не было слышно. Где-нибудь еще, где-нибудь в других островах Пребесконечного океана или вовсе на мифических Берегах, наверное, было иначе, но города-замка это не касалось: был у него свой распорядок, а что там, скажем, за островом Сухих песков, – не важно. Из-за акведука могли прийти только дурные поветрия, а уж с ними город умел справляться – стенами, скалами и Карантином. Но вот только что над замком стояла темнота, как кожа упругая, пружинящая, выталкивающая из себя человека, – и вдруг в городе наступало утро, с музыкой, с пением невидимых детей, встречающих рассвет.
Рассвет над островом – впечатляющее зрелище: он открывается прямо в зените, как глаз, сначала медленно, медленно, а потом – раз! И все бывает залито светом, тени ложатся повсюду резкие, сочные, и не жарко, а как надо. Привычно. Фол, благословенный сезон. И пока камень света летит на Рэтлскар, вступают дети: звук льется со стен и накрывает город, как утренний озноб, напоминает всем, где они живут, заставляет благодарить Жука, что за ночь не скатал город в шар, не смыл в Горькие воды.
Что это были за дети? Чьи? Никто не знал. Все знали лишь, что и пение, и свет одновременно приходят в город.
Рэтлскар, Рэтлска-аа-аар!
Лучший остров в воде!
Стены крепки, далёко
Несется стрела акведука.
Со мной Рэтлскар мой везде.
И так же решительно день заканчивался: с одной стороны горизонта на свет надвигалась крышка тьмы, будто закрывавшая небесный полукруг сбоку. Это происходило очень быстро, и наступала темнота.
Кроме темноты, еще из черных вещей на острове была гора. Она напоминала полый сталагмит и ночами росла, а в полостях ее пика все увеличивались своды. Никто никогда не подходил к ней – все знали: на гору опускаются, прибывая в Рэтлскар, змеиные наездники. Вот и возвышался Стаб (так звалась гора, насыщавшаяся ночной тишиной города) – пустой, ничей, пугающий, окруженный единственным на острове нетронутым лесом. Возвышался он в молчаливом и уединенном спокойствии, пока не появился в Замке-на-острове доктор Делламорте: после того как наездник украл с коронации маленького Фаэтона, в ночи над Рэтлскаром неверным светом загорелся странный огонек, видный в щелях, заменявших Стабу окна.
На этот огонь и поехал той темной и грозовой ночью новый военачальник Орах, не испугавшийся того, что несет с собой тьма. Пожелаем ему удачи.
Орах знал дорогу, да и вообще весь Рэтлскар знал как свои пять пальцев. Стаб был пуст. Орах перевел дыхание и огляделся. В прошлый раз братья двигались на ощупь, при неверном свете звезд, а какой может быть свет через тучи да щели… Он смутно запомнил бесконечные своды, лакуны и неровную поверхность под коваными подошвами. А сейчас свет – желтый, мягкий и рассеянный – исходил из самих стен. Когда Орах прошел первую лакуну, свет перетек за ним в следующую, а в той – прекратился. Орах остановился – не встречался он раньше с мыслящим светом. «Скорее всего пришельца здесь нет», – подумал военачальник. Рэтлскар всегда гордился своими странностями, но всему же есть пределы, и было известно, что людей, не ушедших под кров, тьма пожирала. Так и теперь: она свершила правосудие, и таинственный доктор, избежавший цепких лап Карантина, стал ее добычей. Орах спустится с горы и найдет его.
Новый военачальник был молодым и сильным мужчиной. Крепко сбитый, высокий, с густыми усами цвета желтой травы и пятью положенными по чину косами, с сильными руками и крепкими ногами, совсем недавно сменивший, как велел закон, верхние клыки на стальные. Двадцать шесть лет исполнилось ему до того, как поднялись на гору они с братом-близнецом, а вернулся он один. Теперь он принял город, жену, ребенка, и отступать ему было некуда.
Вслед за светом Орах переходил из лакуны в лакуну, преследуемый тьмой, и понимал, что забрался на Стаб зря. Никогда не снимающий дурацкой клювастой маски с травой в ноздрях начальник карантина доложил: пришелец «очень странный», добра от него ждать не приходится. Болезни из-за Акведука на нем не обнаружились, да и обнаружить он бы не дал, так как показал трибуналу (читай – начальнику) лишь лицо, да и то – не очень и поймешь, показал или нет. Рук и тех увидеть не дал. И если змеиный лик, привидевшийся начальнику, был мороком, то кто поручится, что человеческое его лицо таким мороком не было?
Военачальник в изнеможении сел на камни. Пришли последние времена. Рэтлскар опустится в Горькие воды. Не ему, Ораху, спасти остров. Ему бы спасти Фаэтона… но как? Что он мог сделать, кроме как считать камни и приливы, слушать детское пение на рассвете и ждать? Орах закрыл глаза, и в надетом на него железе не осталось ничего человеческого: со скрежетом опускаются на забрале металлические веки, и на разум оползает сон…
– Спокойной ночи, Орах.
Военачальник попытался вскочить, но панцирь не слушался, а железные веки не открывались. Внутри шлема было темно – ловушка! – и молчание вокруг. Нет, не молчание – тишина; Орах умеет отличать одно от другого. Оглушает это отсутствие звука снаружи, только дыхание шипит в щелях шлема. Пока жив, надо скорее подняться. И вот Орах, недавно висевший на Древе коронации и переживший свидание с посланником змеиных наездников, неуклюже встает: жалобно скрипят кожаные сгибы наколенников, но не подводит богатырская рука, помогает каменная стена.
– Где ты?
Тишина.
– Открой мне глаза!
Кто-то усмехается, но не понять где. Да что его рассмешило?! Орах развернулся.
– Что ж, если ты не нападаешь…
И опять слышна усмешка. Похоже, таинственный доктор не только имел власть над броней Ораха, но и перемещался беззвучно и мгновенно, не теряя дыхания, не тратя на перемещения времени – злой дух, не иначе. Орах вытянул руки: левую вперед, защитить сердце, а второй принялся шарить по сторонам, загребая воздух и сзади, и по сторонам. Наконец сзади нащупал стену и принялся двигаться к ней – надо прикрыть спину.
Сзади больше не усмехались, а руку военачальника твердо отвели в сторону: то, оказывается, была не стена, а кожаный нагрудник проклятого доктора. Орах снова повернулся лицом в ту сторону, где мысленно поместил врага. Теперь он знал: Делламорте – враг! Игры с противником – проявление злых намерений. Только сильный враг сначала будет щекотать свою жертву, и лишь потом убьет. Только сильный враг будет вести себя так с высшей властью в чужой стране. Недаром наездник послал Ораха к этому темному доктору: Делламорте – левая рука тьмы. Да только ли левая?..
– Да закатай тебя Жу…
Военачальник не успел договорить: кто-то легко подцепил металлическое веко его шлема и нетерпеливо дернул вверх: оказывается, механизм просто заело. Взор пленника, выпущенный наконец из душного загона тьмы, с разгона ударился в фигуру пришельца, качающего головой как будто неодобрительно, и сразу вслед за этим Ораха подхватило с земли и швырнуло в угол, словно никчемную рыночную сетку. Когда Орах пришел в себя от грохота покореженных доспехов, он увидел не только полутьму каменной полости, но и проклятого Делламорте, сидевшего в кресле, непонятно откуда взявшемся в пустом Стабе. Кресло было под стать Стабу – с высокой острой спинкой в форме лезвия, темное и бескомпромиссное, а сам доктор и вовсе, казалось, поглощал свет. Только тускло отблескивала серебром матовая маска на его лице, да возле пояса разок поймали свет насечки на рукояти кинжала. Оба молчали. Чужак, похоже, был готов молчать, пока не обратится в камень. Военачальник собрался и встал. Снова заскрипели кожаные сочленения лат, когда он склонился перед приезжим в приветствии.