Всадники ветра (Двойники)Советская авантюрно-фантастическая проза 1920-х гг. Том XVII
Шрифт:
— Но это нелепо! Я не сделаю ничего подобного! — заговорил Добротворский плачущим голосом. Он тяжело опустился на стул, еще носящий легкий аромат ее заграничных духов.
— Профессор, — продолжала посетительница, — у вас отрезаны все пути, вам нет выхода. Вы украли и, вероятно, уже частью истратили государственное имущество — золото СССР. У меня все документы — ваша переписка с Джоном Кэрчем и остальное. Вы знаете, какое наказание следует за такое преступление? Да, кроме того, — переменила она тон, — вам, вероятно, мало полученных денег. Вам нужно еще. Я могу
— Но з-з-зачем же? Зачем? — заморгал глазами профессор. — И в какой мере…
— Вы останетесь совсем чисты в этом деле, — спокойно сказала незнакомка. — Нам — мне и моему другу — он прибудет сюда под именем Кэрча, который — к вашему сведению — скоропостижно умер в Москве — необходимо некоторое время инкогнито пробыть в городе. Сказать начистоту — нужны некоторые снимки аэродрома и аэропланов. Мы исчезнем, как пришли, а вы получите назад ваши письма и еще порядочную сумму денег.
Профессор был поставлен в тупик таким прямым нажимом. Ему — жалобно признавался он — не оставалось никакого выхода. К тому же, на очереди был ряд срочных чертежей. И с закрытыми глазами, стараясь не думать о будущем, он отдался течению событий.
Он принял свою мнимую дочь, отвел ей одну из комнат, так же покорно встретил мертвеннолицего двойника Иванова и снова ушел в свои выкладки и вычисления.
Тревога снова начала мучить его только после случая с ночной стрельбой.
В первый раз он понял серьезность создавшегося положения.
К тому времени он знал уже все, кроме главной цели фашистов и кроме того подвоха, который готовят за его спиной. «Всадники ветра» решили выставить его главным организатором убийства — обиженным тружеником науки, мстящим власти за несчастья поруганной родины.
Только в ночь покушения, перед самым отлетом фашистов, Добротворскому открылся истинный смысл замышляемого.
Он узнал об этом совсем случайно.
Он делал последние — чистовые — вычисления предельной быстроты ракеты. Была глухая ночь. Его лампочка внезапно потухла. Она перегорела. Лишняя лампа находилась в кухне — профессор двинулся за ней. Дорога лежала мимо комнаты его мнимой дочери.
Из-за дверей доносился горячий спор вполголоса. Спор шел о нем самом. Уловив несколько слов, профессор замер у двери. Голос Нины Павловны говорил:
— Сказать откровенно, мне жалко старика. Одно — мстить ненавистной власти, другое — подводить своего же брата! Подумайте — он ведь и не подозревает, какую тяжесть мы взваливаем ему на плечи! Убийство членов правительства — подумайте! По-вашему, что сделают с ним за это?
— Расстрел! — мрачно и уверенно прозвучал голос двойника Иванова.
У прижавшегося к замочной скважине хозяина застучали зубы и завертелось в глазах. Он продолжал слушать:
— Я нахожу, — горячо сказала его защитница, — что мы не должны допускать ничего подобного. Сейчас же все сообщим ему! Пусть уезжает и где-нибудь спрячется пока! Нам хорошо, собьем Юнкерс, перелетим границу, а он…
— Это невозможно! Во-первых, он трус и выдаст нас, а во-вторых, «всадникам ветра» выгодно выставить акт, как протест угнетенной интеллигенции. Профессор — главный организатор, летчик и этот журналист — сообщники. Никто не поверит истории с двойником, Добротворского расстреляют…
Профессор чувствовал густую чернильную тушь в глазах и сухую оберточную бумагу вместо языка. Бежать в милицию… Предотвратить… Но с ужасом он увидел, что непоправимое совершилось — его дрогнувшая рука уперлась в дверь, и белая поверхность начала отходить внутрь.
Оттуда послышались быстрые шаги! Дверь распахнулась — в ней стоял англичанин с плоским свирепым лицом. Профессор бросился бежать.
Он услышал прыжок и отчаянный крик сзади. Толстые пальцы сдавили его шею. Задыхаясь, он опустился на пол.
Он очнулся в полной темноте, со всех сторон стянутый веревками. В соседней комнате снова шел разговор. Разговор сразу замолк.
За окном послышалось падение тяжелого тела. Наступил внезапный свет. Двое сообщников внесли в комнату и положили рядом труп Иванова. (По безвольности и неподвижности тела профессор был уверен, что это именно труп).
Так заканчиваются показания Добротворского. Дальше он не видел ничего — ничего, кроме сквозного мрака грязной тряпки, сжимающей его веки. Его куда-то тащили, рядом с ним положили другое тело. Снаружи щелкнул замок. А затем последовало то, о чем уже знают читатели этой книги.
С окончанием этого допроса, кончается роль профессора в нашей истории. Но в заключение автору хочется привести те несколько слов, которыми закончил Добротворский свои показания:
— Я знаю, что мне грозит расстрел, — слабым голосом сказал Добротворский, сдерживая нервную дрожь губ. — Я знаю, что виноват перед властью. Но прошу отложить на неделю исполнение смертного приговора. Я заканчиваю последние чертежи реактивной ракеты, вполне осуществимой в наших условиях. После их окончания… — у профессора перехватило дыхание. Он закрыл лицо руками…
Автор должен отметить, что недельного срока далеко не хватило для окончания работ. В камере одиночного заключения скромный сын науки уже много месяцев делает все новые и новые схемы. И, кажется, до сих пор реактивная ракета остается делом далекого будущего. Автор боится, что и к концу наказания — трехгодичного заключения, к которому был приговорен Добротворский — его работа останется на той же, прежней степени развития.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
— На этой машине должен был взлететь Иванов, — сказал Мак сидящему рядом Фенину.
Они находились внутри ограды аэродрома, в первых рядах наскоро сколоченных скамей для зрителей. Перед их глазами, далеко на ровной темной площади выстроился ряд новых машин с копошащимися около людьми. Одна за другой, медленно и плавно, сверкая пропеллерами в утреннем солнце, поднимались в высь распластанные птицы — самолеты новой эскадрильи.