Всадники
Шрифт:
III
ДВА СВЕТИЛА
От поместья Осман-бая до Даулатабада два часа езды рысью.
Это был всего лишь крошечный городок, но он играл роль столицы для жителей того обширного степного края, большую часть территории которого занимали пастбища, а кишлаки насчитывали столь мало людей, что обычно состояли всего лишь из нескольких глинобитных мазанок или же кучки юрт полукочевого типа. В Даулатабаде жил глава района, стоял небольшой гарнизон, имелись полицейский участок и старинный базар, занимавший центр города, а у входа в него красовалась новенькая школа.
Турсун направился
Крупная лошадь, взятая Турсуном из конюшни имения, остановилась сама: толпа детей заняла и часть дороги. Они были необычно тихими и тянулись на цыпочках, раскрыв рты, со сверкающими, сосредоточенными взорами, обращенными к школе.
Из седла Турсун легко разглядел того, кто, прислонившись к стене, овладел вниманием полудиких и обычно невероятно озорных мальчишек.
«Да это же старый рассказчик Гуарди Гуэдж», – подумал он.
Опустив поводья, он сказал с чрезвычайным почтением:
– Приветствую тебя, Пращур, да будет благословенно твое возвращение.
– Мир тебе и почет, о Турсун, бывший самым славным чопендозом этого края, – отвечал старец слабым, но слышным далеко, как звон надтреснутого стеклянного колокольчика, голосом.
Турсун покачал головой. «Признал меня, – подумал он… – Надо же… После стольких лет отсутствия, после стольких путешествий… повидав тысячи и тысячи разных людей…»
Тут дети закричали:
– Расскажи, расскажи скорее!
Больше всех старался тщедушный мальчонка на костылях.
– Я повидаю тебя на обратном пути, Пращур, – сказал Турсун.
Коснулся шпорой бока лошади и въехал в город.
Базар в Даулатабаде был одним из самых старинных в округе, и в середине нашего века еще сохранял цвета, запахи, очертания и обычаи среднеазиатских рынков, какими они стали еще в давние времена.
В лабиринте улочек, переулков и тупиков, среди лавочек, мастерских ремесленников, сквозь соломенные навесы и сплетения живых растений над головами лучи солнца создавали контрастную игру света и тени; яркие одежды, ткани, лица, металлические украшения, фрукты сверкали на солнце, а затененные места были загадочно таинственными. Бедный дырявый чапан мог выглядеть там как роскошный бархат. Раскосые глаза старика-торговца, примостившегося в какой-то нише, казались скрывающими все лукавство мира. Огромные медные самовары сверкали, как золотые. На прилавках с варварской необузданностью громоздились огромные куски разрезанных мясных туш, увесистые кисти винограда, разрезанные кроваво-красные арбузы. Привязанные лошади всхрапывали, отмахиваясь от тучи мух. Порой раздавались долгие крики верблюдов. Так, век за веком, шла торговля товарами, прибывающими теми же путями, с теми же попытками сбить или поднять цену, с неизменным чаепитием в обстановке привычной смиренной нищеты или спокойного изобилия и богатства.
Животные и люди толпились вперемешку в главных проходах и в лабиринте мелких проулков. В этой тесноте мало что значили богатство и ранг. Богач с неменьшим трудом пробивался сквозь толчею, чем нищий. И только чопендозы не испытывали этого неудобства. При появлении своеобразных головных уборов вокруг возникал мощный счастливый ропот. Популярные и любимые имена передавались по рядам. И какой бы плотной ни была толпа, в ней, как по мановению волшебной палочки, образовывался проход, по которому герой бузкаши шел свободно своей тяжеловатой, из-за высоких каблуков на сапогах, походкой. Слева и справа слышались приветствия, похвалы и благословения, ему протягивали ломти дынь, арбузов, грозди винограда. Он отвечал с барской любезностью, благодарил, смеялся, шутил, а кого-то награждал дружеским тычком.
И сквозь щелочки в чадре за ним следили мечтательные взоры женщин, ни одна из которых испокон веков не имела права присутствовать на всенародном игрище.
В центре базара у самого богатого торговца тканями была лавка в виде открытой со стороны улицы, просторной и глубокой крытой террасы, отделенной перегородками от соседей. В этом прохладном и полутемном помещении собрались важные лица: глава района, именовавшийся «малым» губернатором, в отличие от «большого», управлявшего всей провинцией Меймене, распорядитель бузкаши, Осман-бай и еще два других владельца конюшен, от которых выделялись кони для участия в королевских играх возле Кабула.
В их честь приказчики расстелили поверх обычных ковров другие, более мягкие и более дорогие. Облокотившись небрежно на свертки атласных и шелковых тканей из Персии, Индии и Японии, гости возлежали, попивая из русских фарфоровых чашек душистый зеленый чай, привезенный из Китая.
Присутствие именитых людей, как бы выставленных напоказ на подмостках, привлекало покупателей и прохожих. Хозяин не разгонял их: ему хотелось, чтобы весь базар был свидетелем того, какую ему оказали честь. Так что Турсуну, чтобы подъехать к этой лавке, пришлось поработать плеткой, заставляя лошадь растолкать грудью толпу зевак.
Слезть с коня оказалось не столь трудно. Пол террасы с громоздившимися на нем тканями располагался как раз на уровне стремян. Приказчики и слуги помогли ему сойти с коня, подложили подушки, предложили чаю. Прежде чем воспользоваться их услугами, Турсун поприветствовал, как подобает, хозяина дома и его гостей. И хотя по рангу, положению и богатству они были выше его, они ответили ему как равному, с той же вежливостью, с тем же почтением. Затем, пока Турсун не спеша располагался, медленно и с шумом пил горячий чай, все хранили молчание. Все знали, что старик не любит, когда ему докучают вопросами. Когда он хотел что-то сказать, он говорил, выбирая момент по своему усмотрению.
Юный бача подставил Турсуну наргиле. Турсун поднес наконечник его к губам и вдохнул дым, освеженный водой. И только после этого, обращаясь одновременно к распорядителю бузкаши, к «малому» губернатору и к Осман-баю, промолвил:
– Я сделал выбор.
Он назвал имена всадников и коней, назначенных им для поездки в Кабул, и умолк. В этой стране, где красноречие не редкость, Турсун говорил мало. Тем больше уважения, смешанного даже с некоторой опаской, он внушал.