Всадники
Шрифт:
Их собеседник в ответ только покачал головой.
– Может, повысили налог на ткачество? – осведомился тот, который был в чапане цвета опавших листьев, хозяин ковровой мастерской в провинции Меймене.
– Или на выделку каракуля? – переспросил тот, который был в темно-красном чапане и владел отарами тонкорунных овец в степях, окружавших Мазари-Шариф.
– Ну, если бы речь шла только об этом! – ответил конюх.
И, не выдержав, в конце концов он воскликнул, даже не воскликнул, а пропел:
– Слушайте же, слушайте внимательно: могу вам сообщить,
Конюх не спускал с собеседников глаз. И его надежды оправдались. Оба чапана, сидевшие до того у невысокой стенки с такими неторопливыми жестами и с таким достоинством в речах, вдруг совершенно потеряли самообладание. Рывком вскочив, они закричали одновременно:
– Бузкаши в Кабуле! Ты часом ничего не напутал: в Кабуле будет праздник бузкаши?
– Да еще какой, самый блестящий, самый незабываемый – снова не сказал, а буквально пропел конюх.
– Это у тебя, наверное, просто от горного воздуха голова кругом пошла, – закричал тот, что торговал каракулем.
– Да откуда у этих жителей долин возьмутся нужные кони, да и всадники тоже? – спросил, точнее, прокричал торговец коврами.
На что конюх прокричал еще громче:
– Приедут из наших мест.
От удивления оба купца на секунду потеряли дар речи. А когда попытались снова заговорить, было уже поздно. Их голоса потонули в других голосах.
Обрывки беседы, походившей на спор, резкая и почти непристойная перемена в поведении этих седобородых людей заставили всех встрепенуться от радостного удивления. Три чапана оказались в плотном кольце любопытных. И те, кто сидел за чашкой чая поодаль, тоже побросали свои подносы, чтобы узнать, что же такое случилось. И в соседних чайханах тоже люди повскакивали со своих мест и бежали узнать новости.
В поднявшемся шуме громче всего звучало одно слово «бузкаши… бузкаши». Возникнув на одной террасе и переносясь из уст в уста, оно многократно усиленным эхом повторялось в толпе. При этом большинство путников не знали значения слова: они никогда не бывали севернее горных долин Гиндукуша или таких городов, как Кундуз и Баглан. Поэтому они громко требовали, чтобы им разъяснили, о чем идет речь. Объяснение последовало, передаваемое тоже из уст в уста:
«Игра, да, говорят, игра такая есть, там, у них, в степных районах».
Когда суть новости дошла до всех них, стоящих на холодном пронизывающем ветру, многие испытали горькое разочарование. Стоило вставать с теплых насиженных мест, где их окружали любезные соседи, стоило бросать горячий чай, который теперь наверняка уже остыл! Из-за чего? Из-за игры, в которую играют где-то в далеких, никому не ведомых засушливых степях на севере. Пророк велик! Из-за игры! Как будто им не хватает своих собственных игр и в горных селениях, и в зеленых долинах! Люди из Газни и Кабула, из Кандагара и Хазераджата начали перекликаться.
– Эти бузкаши, про которые нам здесь уши прожужжали, что, разве стоят они наших поединков с шестами?
– Или что, может, они будут покруче боев баранов?
– Разве они такие же жестокие, как у нас бои собак с волками?
– Такие же ужасные, как смертельные поединки верблюдов из-за самок?
– Как бои перепелов, натасканных на то, чтобы раздирать друг другу горло?
Так горцы выражали свой протест. А трое в чапанах и еще несколько присоединившихся к ним северян кричали что есть мочи, пытаясь перекрыть шум:
– Да разве вы можете оценить всю красоту бузкаши?
– Для вас что кляча, что благородный рысак – все едино.
– Даже когда вы оказываетесь в седле, со стороны кажется, будто вы продолжаете ехать на ишаке!
Голоса звучали все громче и громче. Реплики становились оскорбительными. Теперь речь шла уже не об игре, спор теперь затрагивал честь племен, честь провинций.
Хозяин чайханы со страхом услышал звон раздавленных, разлетающихся на мелкие кусочки побитых пиал, увидел, как из накренившихся самоваров потекли струйки кипятка. Еще немного, и эти безумцы разнесут все в пух и прах. Хозяин стиснул зубы. Это был массивный мужчина с длинными сильными руками и суровым выражением на плоском лице. Но что он один мог сделать при всей своей силе и решительности? Несмотря на троих своих бачи, [2] старшему из которых было только лет пятнадцать!
2
Молодой слуга. – Прим. авт.
Он кинулся через толпу на дорогу, чтобы позвать на помощь других чайханщиков и шоферов, своих друзей. И тут увидел того глубокого старика с тощей сумой, которому кузнец помог слезть с последнего грузовика, прибывшего из Кабула.
– Сам Аллах послал его сюда, – воскликнул хозяин чайханы.
И вернулся в орущую толпу. Но понял, что ему не удастся докричаться до них. Роста он был небольшого, а из-за того, что очень долго прожил высоко в горах, голос у него сделался сиплым. Что делать?
Тут к нему пробрался младший из помощников, тринадцатилетний бача, и спросил:
– Что, начинать убирать самовары и посуду?
– Подожди, – остановил его хозяин чайханы. Он поднял мальчика себе на плечи и приказал:
– Будешь повторять во весь голос, но только во весь голос, все, что я тебе скажу.
Бача приложил ладони рупором ко рту и закричал что было силы:
– Остановитесь! Остановитесь! Слушайте! Слушайте!
Детская голова, возвышающаяся над всеми остальными головами, и громкий мальчишеский голос привлекли к себе внимание. На мгновение крики смолкли. Все лица, даже самые негодующие, повернулись к бача. А тот продолжал:
– Зачем так спорить? Я вижу, вижу, как сюда идет тот, кто один, без посторонней помощи, может вас рассудить… Гуарди Гуэдж.
Мальчик помолчал несколько секунд и, набрав в легкие как можно больше воздуха, крикнул изо всех сил:
– Пращур!
В чайхане воцарилась гробовая тишина, и слышен был лишь свист прилетевшего с вершин ветра. И на этот раз тишина возникла отнюдь не от праздного любопытства.