Всадники

Кессель Жозеф

А зрители, поскольку они были наделены даром речи, кричали то, что было в мыслях у Бича.

Только вот нападения не получилось. В двух шагах от противника баран Хайдала, хоть и разогнался вовсю, резко остановился. И принялся танцевать вокруг Бича, как собачонка. Оказывался то слева от него, то справа, то спереди, то сзади. И каждый раз наносил головой четкий, резкий удар. Для могучего Бича эти удары были не опасны. Но они его нервировали, злили, постоянно вынуждали к коротким ответам, сбивали ему дыхание.

Гул прошелся по рядам зрителей. Это

не был гул удивления или недовольства. Толпой овладел страх. Страх за свои денежки. За свой здравый смысл. Послышались гневные крики:

– Этот дьявол ведет себя не так, как того требуют правила.

– Он только изматывает Бича.

– Это не бой.

– Остановите поединок…

Глава района не успел обдумать трудное решение. Хайдал все так же величественно и вальяжно поклонился, чтобы показать зрителям, что готов сообразовываться с их желаниями. Он заложил в рот два пальца и свистнул. На этот раз свист получился коротким, но ужасно резким. С этого момента действие стало развертываться так стремительно и настолько удивительным образом, что даже Уроз, сидевший в первом ряду, не мог понять, что происходит.

Баран Хайдала вдруг перестал дразнить Бича, отступил для разбега, собрался и бросился вперед. Не успел его растерявшийся и недоумевающий противник прийти в себя, как тот был перед ним. Но вместо того, чтобы ударить в лоб или в грудь, он лишь расцарапал ему скакательный сустав той стороной головы, где не было рога. Опять было послышались насмешки и протесты, но вдруг наступила настороженная тишина. Из ноги Бича лилась кровь, окрашивая белую шерсть. Бич с удивлением смотрел на эту красную струю. Потом медленно опустился на передние колени. А маленький баран с невзрачной шерстью был уже тут как тут. Невероятно быстрым, точным и сильным ударом он попал рогом между глаз противника, в переносицу, самое уязвимое у баранов место. Потом мгновенно отскочил, словно мячик, и замер, наблюдая с холодным любопытством, как Бич встречает смерть. Первым закричал Айюб. Он вопил:

– Это вероломство! Низкий обман! Без хитрости тут дело не обошлось!

Он подбежал к маленькому барану, который терся о ногу хозяина, как собачонка, провел ладонью по тому месту, где был сломанный рог, и поднял высоко над головой руку, показывая ее зрителям. На ладони был глубокий порез.

– Надлом рога заострен как кинжал, кинжал убийцы, – кричал Айюб.

Глава района не дал толпе излить свой гнев.

– Что ты скажешь, Хайдал? – крикнул он.

Человек с ружьем подошел к Бичу, поставил ногу в сандалии на ногу в белом носке и сказал:

– Пусть Айюб скажет вашей милости, мог ли этот негодяй сам научиться применять свой маневр, как он это сделал только что.

Хайдал выдержал паузу, ровно столько, сколько надо было зрителям, чтобы перевести дух, и продолжал:

– А ты, Айюб, князь среди скотоводов, скажи, почему, вместо того, чтобы плевать на моего барана, ты не подошел и не посмотрел на сломанный рог до начала боя, а не после, как ты это сделал.

Наступила тишина. Все были удивлены,

раздосадованы, огорчены и возмущены. Но в то же время они вынуждены были задуматься. В их сознании происходила трудная внутренняя борьба между гнусной скаредностью и честным разумом.

Жители Бамиана были наделены чувством справедливости. И справедливость восторжествовала.

– Если мы и были ослеплены, – говорили люди со вздохом, – то значит, такова была воля Аллаха Всемогущего.

Но вот Хаджи Заман не смог справиться со своими переживаниями и своей злобой. Он стукнул по костлявому колену Хозада и возроптал:

– Почему ты меня не предупредил, лжекудесник? А Хозад все подпрыгивал, сидя на месте и напевал:

– Травка мечтает, травка смеется, травка поет… Ворон приоткрыл свой ярко-красный клюв и нежно каркнул.

– Победило мужество, о всадник степей, – поздравил Амджяд Хан Уроза, – и поверь мне, скажу от всего сердца, я радуюсь этому больше, чем кто-либо другой.

Он приподнял свои четки со списка ставок и передал его главе района, а тот проинформировал Уроза.

– Через час ты в своей комнате получишь из моих рук всю сумму.

– А я вручу тебе то, – сообщил ему Амджяд Хан, – чего будет не хватать до ста тысяч афгани.

Тщетно пытался Уроз обрести радость. Он чувствовал глубокую, бесконечную усталость.

– Коня, – тихо потребовал он.

Мокки подвел Джехола и посадил Уроза в седло.

– Вот видишь, – посмотрел Уроз сверху вниз на саиса.

Мокки тоже посмотрел на Уроза, только молча, посмотрел неподвижным взглядом, не выражающим никаких чувств. Он ему не простил и не собирался прощать. И это было единственное, причем такое мимолетное удовольствие, какое Уроз получил после победы.

Когда они выехали на дорогу, над которой возвышалась красная скала и гигантские Будды, мимо Мокки прошла в чадре Зирех.

– Ты помнишь, – прошептали невидимые губы, – что ты мне пообещал, когда отвязывал коня?

– Помню, – прошептал Мокки.

– Все помнишь?

– Все.

– И о нем тоже? – спросила Зирех порывистым голосом.

При этом капюшон кивнул в сторону Уроза.

– И о нем тоже, – подтвердил саис.

– Тогда доверь мне делать все самой, – предложила Зирех.

Она смешалась с толпой возвращавшихся женщин, похожая, как и они, в своей маске на унылое привидение.

Часть четвертая

ПОСЛЕДНЯЯ КАРТА

I

ВЕДРО

На чарпае, в изголовье Уроза, лежали, сложенные аккуратными пачками, тщательно пересчитанные сто тысяч афгани, принесенные Амджяд Ханом и главой района. Уроз позвал Мокки, едва заметным кивком головы показал на деньги и, слабо шевеля губами, почти неслышно вымолвил:

– Возьми сколько хочешь… Без счета… Купи, что надо в дорогу. Потом поедем.