Всадники
Шрифт:
– Пойди, посмотри, что там такое, – приказал Уроз слуге.
Согнувшись вдвое, саис большими скачками побежал по краю дороги и пропал в густом облаке пыли.
Там опять раздался залп. Зирех больше ни о чем не думала, кроме как о судьбе Мокки. Не случится ли там что-нибудь с ним? Попадет еще в стычку между кланами. В схватку между племенами. Может, уже ранен?.. Или убит?.. И все из-за этого инвалида, который сидит тут, гордится своим конем, на которого больше не имеет никаких прав…
Наконец у нее из груди вырвался вздох облегчения: Мокки вынырнул из рыжего облака. Задыхаясь, он крикнул:
– Ничего страшного… просто свадьба… Жених едет в один из тех вон калебов забирать себе жену…
Прищурив глаза, Уроз оглядел прекрасные дома, разбросанные по всей долине, между дорогой и рекой. За высокими, побеленными известкой зубчатыми стенами с башенками почти не видны были верхушки фруктовых деревьев и крыши служб, подсобных помещений, жилищ для прислуги, для крестьян, садовников, ремесленников, окружающих дом господина. Эти белые островки в зеленом море долины были одновременно и имениями, и поселками, и крепостями. В прозрачных сумерках они выглядели как островки процветания и горделивого порядка.
А Уроз подумал о девственнице-невесте, живущей в одном из этих домов, которая в эту ночь… На какое-то мгновение для него эта девушка, защищенная от внешнего мира стенами своего дома и своей невинностью, вобрала в себя свежую смущенную улыбку, чистоту слегка покрасневшей шеи, приподнявшуюся от волнения грудь, удивленный, наивный взгляд – черты всех тех девушек, которых он видел воочию или мысленно на каких-нибудь праздниках, на пороге какой-нибудь юрты, где-нибудь у колодца, и которые все вызывали у него страстное желание напасть на них, наброситься и грубо овладеть, причинить боль, надругаться, обесчестить. И в этот момент безумство всех его этих желаний было обращено на ту незнакомку, которая готовила сейчас себя к брачному вечеру в одном из калебов просторной долины Бамиана.
– Вот они, вот они! – закричал Мокки.
Видение Уроза затуманилось и рассыпалось. Ничего не осталось от его навязчивой, тяжелой страсти, от отравлявших его мозг жестоких наслаждений, остались только доходящие до отвращения усталость и безразличие.
Между тем внутри движущегося облака уже вырисовывался кортеж. На пыльном таинственном фоне, будто хранящие какую-то тайну тени, один за другим появились еще плохо различимые силуэты. Крики и рокот бубна, отбивающего такт шествия, казалось, производил этот вот рыжий туман, поднимающийся от ног шагающих людей. Впереди ехал всадник. Он двигался самым медленным шагом, чтобы не мешать танцам и не сбить с такта хоровод, который вели окружавшие его сородичи. Их было десятка два, все очень молодые, мускулистые, с резкими абрисами лиц. Их длинные черные прямые волосы ниспадали на плечи. Расширяющиеся книзу свободно сидящие одежды были схвачены в талии кушаком, а просторные шаровары, подвязанные у щиколоток, не мешали движениям. За ними шел высокий мужчина с бубном. Из-за пыли лица его было почти не видно, но по мощной его фигуре, по достоинству, с каким он вышагивал, было ясно, что он самый старший в этой группе. Огромный бубен в его руках казался маленьким и невесомым. Он то подбрасывал его над головой, то над одним плечом, то над другим, вытягивал руки во всю длину, наклонял к уху, как бы для того, чтобы прислушаться к его пению. Выверенность его жестов и поз, некоторая слегка высокомерная вальяжность, вполне приличествующая его возрасту, ничуть не мешали его длинному туловищу точно соблюдать радостный ритм, отбиваемый пальцами с завидной силой, как будто и кровь его тоже билась в такт музыке. Согнет шею, качнет плечами, топнет ногой, и мужественная сила его вспыхивала, озаряя все вокруг. При этом ни на секунду не переставала петь натянутая кожа бубна, да так что живой ритм ее заставлял сердца биться, а ноги сами шли в пляс.
Эта пляска поднимала и уносила юношей, которые кружились, подпрыгивая, отступали на шаг, устремлялись вперед, вставали на колено и вновь кружились в вихре, а черные их шевелюры развевались, как крылья над головой. Так и двигались они разомкнутым кругом, то ускоряя, то резко замедляя движение. И казалось, будто каждый позвонок у них, каждый сустав, каждая складка одежды и прядь волос исполняет свой собственный танец. Но эти свободно летающие тела были связаны друг с другом какой-то внутренней магической силой, и их растрепанный хоровод подчинялся порядку, более строгому, чем все совершаемые ими движения. Они создавали с помощью танца образ счастья и славили молодость, мужскую дружбу и славный триумф, который ждал в этот вечер одного из них.
Крики, пение, прыжки, веселый рокот бубна – все это Уроз воспринимал с мрачным безразличием, как ту пыль, что добралась теперь до него, окружила его. Она пройдет… эти безумцы тоже… и дорога будет свободна. Но вот взгляд его оживился. Откуда появилась эта девушка, что стояла перед Джехолом? Ее хрупкая шея колебалась как стебелек над платьем из ситца в цветочках. Медные сережки мягко блестели на мочках маленьких ее ушей, а под красным платком, прикрывающим волосы, виднелся, маня, гладкий, целомудренный затылок. Совсем рядом, только руку протянуть. Как в его видениях, самых потайных, самых жарких.
И тут он различил слова:
– Саис… большой саис… Только на одну минутку… посмотрим вместе… предсказание.
Уроз внутренне ругнул себя. Из-за каких-то нескольких новых тряпок он не узнал эту неизвестно от кого зачатую кочевницу, эту шлюху Мокки!
Зирех прижалась к саису. Их накрыло облако пыли. В нескольких шагах от них кружился хоровод. И ей казалось, что на коне перед ними восседает не какой-то незнакомец, а Мокки на Джехоле, и что едет он не куда-нибудь, а за ней, чтобы увезти ее на брачное ложе.
Громкие крики оглушили Уроза.
– Дорогу! Дорогу! – кричали парни.
Они кружились так близко от Уроза, что он видел под их шевелюрами блеск безумных глаз, опьяненных пляской. Бубен колотил без умолку.
Минуту назад Уроз готов был отвести своего коня на обочину, чтобы уважить свадебную процессию. Но эти крики, блеск этих глаз заставили его переменить решение. Тот, кто требует или угрожает, теряет право на вежливость. И Уроз не шевельнулся.
– Дорогу! Дорогу! – повторяли танцующие, все громче и все грубее.
Им ничего не стоило объехать одиноко стоящего всадника. Но горячая их кровь, непрестанно разгоняемая несмолкаемым упрямым бубном, не могла стерпеть, чтобы кто-то им перечил. Тот, кто вел хоровод, встал перед Джехолом и поинтересовался у Уроза:
– Ты что, оглох?
Идущий за ним тоже остановился и тоже задал вопрос:
– Ты что, ослеп?
Рядом с ними встали еще парни. Поскольку Уроз не разжимал рта и не шевелился, они закричали:
– В канаву его! В канаву!
Причем их руки и ноги ни на мгновение не прекращали дергаться, повинуясь деспотическим повелениям бубна. Джехол встал на дыбы. Кто-то схватил его за поводья. Уроз взмахнул плеткой. Еще мгновение, и он направил бы коня вперед, на людей, опрокидывая их и пробивая себе дорогу. Кто-то плечом толкнул его сломанную ногу. Острая боль остановила его. «Теперь, – подумал он, – если Джехол рванется и понесет, я упаду… И тогда – позор, да еще от этих безусых прыгунов».
Уроз зажал нагайку в зубах, чтобы иметь возможность выхватить из-за пояса кинжал.
Но тут юноши замерли – с открытыми ртами, вытянутыми руками, сжатыми кулаками, в тех позах, в каких их застала внезапно наступившая удивительная тишина. Ибо барабан умолк.
Человек, игравший на бубне, осторожно положил его на обочину, выпрямился во весь свой рост и направился к Урозу. Молодежь расступилась, давая проход ему и бежавшему за ним, как собачка, маленькому барану без одного рога.
– Привет тебе, о Хайдал! – спокойно сказал Уроз.