Всадники
Шрифт:
– Ну, теперь моя очередь, – решился наконец Уроз.
Он ел без особого аппетита, только чтобы подкрепить силы. И это ему удалось, до того все было вкусно. Рис пропитался жиром. Для вкуса Зирех добавила туда еще бараньи мозговые кости. А главное – плов был обильно заправлен специями, наперчен так, что даже самый закаленный по части блаженного пламени острых приправ рот почувствовал бы их жар.
Уроз отодвинул казан, несколько раз громко рыгнул, затем жестом приказал Мокки удалиться.
Вход в юрту вновь открылся. Вошел Мокки, а за ним Зирех. Он – с наполовину полным ведром, она – с мокрым бурдюком.
– Прости, что помешали твоему покою, о хозяин, – пропела Зирех. – Саис подумал о Джехоле, а я подумала о тебе.
Мокки поставил ведро перед спящим конем, а Зирех прицепила бурдюк к углу ящика, который стоял возле Уроза. Полог входа поднялся и вновь опустился. Два силуэта, большой и маленький, исчезли, как и отблеск костра.
«Хотят, чтобы я уснул, – подумал Уроз. – Рассчитывают на усталость, на мою уверенность в безопасности, на обильный ужин…»
Уроз вытащил из-за пояса кинжал и засунул его в голенище сапога, который был на здоровой ноге. Началось его бдение…
Костер догорал. Мокки подбросил в него охапку хвороста. «В третий раз», – прошептал он. Зирех жестом велела молчать. Ее нервы были на пределе. Они ждали уже несколько часов. Ждали, когда в ночной тишине из юрты послышатся крик, стон, хрип. Напрасно. Зирех опять, еще раз, прижавшись животом к земле, подползла, гибкая и легкая, как змея, ко входу в юрту и бесшумно приподняла край полога. Уроз лежал неподвижно и, казалось, спал крепким сном. Она, также ползком, вернулась к Мокки. Саис прошептал ей на ухо:
– А что, если он проспит до самого отъезда?
Она так же тихо ответила:
– Плов… он ведь достаточно много съел… ты ведь сам сказал…
Мокки энергично закивал головой.
– Жажда свое возьмет, – уверенно заявила Зирех.
Почти в этот же момент Уроз почувствовал, что губы, нёбо и горло его пылают, как в огне, и, несмотря на желание оставаться недвижимым, чтобы обмануть противника, он решил попить. Он отцепил бурдюк, еще не просохший снаружи, повернул отверстием вниз и, приблизив его ко рту, с жадностью вцепился в дно бурдюка. Небольшое нажатие, и прохладная блаженная струя утолит невыносимую жажду. Но пальцы Уроза застыли; их будто сковал мгновенный паралич. Зато в голове мысли проносились одна за другой со скоростью молний.
Смерть поджидала его в бурдюке из козлиного меха… Страх Мокки перед пловом?.. Притворство… чтобы устранить опасения… А острая приправа… Мешает уснуть… Специально для того, чтобы усилить жажду… Так, значит, что? Яд…
Рука Уроза вновь обрела способность двигаться. Он положил ее на грудь. Сердце билось учащенно.
Сидя у костра, Мокки и Зирех услышали пронзительный крик из юрты. Они кинулись туда. Уроз сидел, прямой, со сверкающим взором.
– Пить! – потребовал он.
– Но… но… в бурдюке… Разве там недостаточно воды…
– Джехол, – ответил Уроз.
Только тут саис и Зирех обратили внимание на то, что конь стоит на ногах, бодрствует.
– Ему очень хотелось пить, – слукавил Уроз. – Свою воду он выпил. И я налил ему своей.
– И он выпил ее? – закричал Мокки с отчаянием.
– Возможно, – ответил Уроз.
Саис одним прыжком подскочил к Джехолу, оттолкнул его, опрокинул ведро. Уроз, не мигая, смотрел на Зирех.
– Большой дурак спросонья неловок, – объяснила она.
Ей не удалось избежать взгляда Уроза. И тот понял, что ее-то он не обманул. Она сообразила. Он ее обыграл. Причем на ею же подготовленном поле. Она, не дрогнув, признала свое поражение. До следующего раза. И сердце Уроза возрадовалось: схватка будет славной.
– Извини меня, о хозяин, – опустила голову кочевница.
Она вернулась с кувшином, полным воды. Уроз не стал заставлять ее пить первой. Он схватил кувшин и стал пить долгими, большими, блаженными глотками. Он чувствовал, что для Зирех в эту ночь он был бессмертен.
II
ПСЫ
Крутой, бесконечный подъем. Тропа поднималась, поднималась между отвесными стенами, и ей не видно было конца. А склоны, казалось, уходили в небо. Уроз оглянулся в седле на выступ скалы у входа в ущелье. За ним осталась Бамианская долина. Только что видна была серебристая река, высокие тополя, белеющие поместья-крепости, красные скалы… Все это так близко… А Урозу уже казалось, что ничего этого не было. Только что там сияли первые лучи солнца, отражаясь в сверкающей поверхности весело бегущих вод, освещали свежую зелень садов, играли красками на стенах. А здесь был мир густых потемок. На вертикальных склонах ущелья никакой растительности. Никого и ничего в этом краю, одинаковом в любое время года.
«Все было, словно мираж, словно сон… – размышлял Уроз. – Оазис… Юрта… счастье от победы… Какой там победы? Победы над кем?»
Над этим дурачком со скошенным затылком, который шел перед ним, этакий мешок с мускулами, которого ведет в жизни не честь и не храбрость… а шлюха? Дочь греха, потаскуха-кочевница, велика же заслуга понять, что она все сделает, чтобы украсть у него деньги, спрятанные у него за пазухой! Уроз сплюнул густую горькую слюну. Во время боя баранов ему померещилось, что на него снизошла божественная благодать, потому что баран с обломанным рогом исхитрился распороть бок другому. Ничтожная слава! В прошлую же ночь он возомнил себя бессмертным от того, что одержал верх над пропащей девкой.
«Итак, что же?.. Нет риска – нет и радости… Значит… все с начала… вечно повторять игру?» – спрашивал себя Уроз. На него свалилась безмерная усталость. Каждый мускул его налился свинцом. Кровь сделалась как лед. Бамианская долина находилась на высоте в десять тысяч футов. А дорога в ущелье все поднималась. В сумраке, никогда не пробиваемом солнечными лучами. По темному дну ущелья гулял только ледяной ветер со снежных вершин.
Вернулась боль, липкая, гнилостная и острая, она распространялась по всей ноге, от колена до подошвы. Уроз вспомнил бамианского лекаря. «Лечение и мази помогут, но ненадолго, – сказал ему круглый человечек. – А потом тебе будет угрожать смерть». И вот смерть, этот отвратительный червь, точит его тело, грызет кости и превращает алую кровь в зловонный гной… «Я уже не могу даже прилично держаться на коне», – думал Уроз, расслабленно сидя в седле.