Всадники
Шрифт:
Лили? Он завертел головой по сторонам, но помещение было пусто.
Может, это все привиделось? Может, ему так хорошо стало, что он уснул и увидел кошмар? Может, это все больные видения от бесконечных описаний битв с монголами его доконали? Эта блядская кровать и интерьер точно походили на бордель, куда он собирался. Откуда тут демоны?
Одежда была свалена около кровати. С него даже носки стянули, хотя он этого не помнил. Эдуард сел, протер глаза и щелкнул включателем прикроватной лампы, поморщился от света. Натянул один носок и посидел так, голый, на краю кровати, обдумывая все произошедшее. Потом надел второй
Да мало ли что это может быть. Он мотнул головой и умылся холодной водой, после чего быстрыми шагами вышел и открыл дверь из спальни.
Точно бордель. Он помнил этот коридор.
Ни души. В квартире стояла могильная тишина.
– Есть кто? – неуверенно спросил он.
Ответа не было.
«Так, а заплатить же надо. Денег с меня никто не брал», – мелькнула мысль. Он сунул руку в карман штанов – кошелек был на месте, со всеми запланированными к походу банкнотами.
– Эй? Я не заплатил.
Опять молчание. Может, курить все пошли?
Желтухин неуверенно дошел до выхода, вот и его обувь на подставке, куртка на вешалке. Все так же никого.
Странно. Мамка же должна тут быть?
В недоумении он пожал плечами, выложил деньги из кошелька на тумбочку у входа и влез в ботинки.
– Ну, я пошел?
Входная дверь внезапно сама приоткрылась, словно от сквозняка. Наверное, действительно курить пошли.
Эдуард не стал больше дожидаться хозяек и быстро зашагал вниз по лестнице. Лампочки на лестничных клетках странно подмигивали, словно в такт.
Шло время, и эпизод в борделе начал забываться.
Да, он отдавал мистикой, но это, очевидно, было его больное писательское воображение, расшатанная творческим процессом и магией Станиславского психика, полночная фантазия. Мало ли каких чудищ рождал разум Байрона или Гоголя? Вот и у него случился подобный эпизод.
«Мамая» включили в лонг-листы и шорт-листы, как и обещали. Случилась парочка интервью. Модные московские журналы ставили роман в подборки вроде «Пять главных исторических книг года» или «Горячие книжные новинки, которые нельзя пропустить». В сети критики даже поспорили, был ли автор почвенником или либералом; то, что советовал редактор, «и нашим и вашим», сработало. Появились первые хейтеры.
Эдуарда стали звать давать хвалебные отзывы на обложки других книжек, издательство за это изредка даже приплачивало. Попросили поработать литературным редактором одного романа и написать статью «Пять советов начинающим авторам». Копирайтерский труд тоже давал свой хлеб.
Короче, все вроде бы было неплохо.
Вот только муза ушла, и ничего нового сам написать Эдуард уже не мог. И стрельба из лука тоже больше совсем не помогала.
У него не было вдохновения даже на короткие рассказы, не говоря уж о глобальных задумках вроде повести, романа или цикла. Иногда он, стоя где-нибудь в душе или в метро, на секунды ловил проблески мысли: а что, если написать остросоциальный рассказ? А что, если попробовать себя в фантастике? Может, что-то про вампиров?
Спустя пару месяцев после мамаевой славы редактор поинтересовался в СМС, не пишет ли Желтухин что-то новое. Тот ответил, что пока переводит дух.
«Вот уже тридцать лет экипаж корабля»… Какого корабля? Как он называется? Куда он уже тридцать лет летит? И что за до боли банальное начало? «„Выключай двигатели и выходи из гиперпространства“, – капитан обратился к младшему помощнику»… А это что за дурацкий «Стартрек»? «Первый раз в жизни Миша украл. Украл от голода»… «Белла облизнула клыки и расплылась в ухмылке»… Эдуард раз за разом стирал вечерами все написанное, оставаясь в депрессивном состоянии от собственной творческой немощи.
Надо было опять, опять обращаться к проклятому Станиславскому.
Желтухин пошел по наклонной.
Для начала еще пару раз ввязался в драки. Без эффекта.
Попробовал наркотики, желая побыть Берроузом, получил лишь мимолетное осознание, как создать пятиугольное колесо. Проснулся в незнакомом притоне в заблеванной кровати и с кошмарным отходняком. В другой раз пьяный отправлял дикпики незнакомым малолеткам во «ВКонтакте», особого впечатления его достоинство не произвело, а отклик был примерно как у издателей на неинтересную рукопись (ответа не было). Завалился снова в бордель, укуренный, потребовал у проститутки ударить себя по яйцам, видел это в каком-то порно. Яйца потом болели неделю, пришлось проверяться у врача.
Потом намеренно обидел одного из немногих московских друзей, собираясь написать слезливый рассказ о дружбе, метя немного в Ремарка. Эриха Марии не получилось, зато дружба закончилась. Следом, пересилив себя, пнул хромого бродячего пса, держа в уме «Хатико», отобрал игрушку на улице у ребенка… Ничего не помогало, новых идей и смыслов не рождалось, эмоций и распирающего душу фанатичного порыва, как при написании «После смерти», не появлялось даже от противных собственной природе поступков.
Он лихорадочно обдумывал, что еще относительно безопасное для жизни, но относительно экстремальное он мог попробовать.
Через пару месяцев редактор позвонил снова и осведомился про творческие планы более настойчиво. Эдуард отшутился и нагнал туману, что, мол, «варится новое зелье».
Зелья не было.
«Первый раз в жизни Миша украл от голода». А что, если попробовать кражу?
7. После похмелья
Подвинув занавески, он поморщился от слабого солнца, еле пробивавшегося из-за серых столичных туч: за окном валил январский снег. Палец ноги болел от некстати подвернувшегося томика, «Чумы» Альбера Камю.
Тираж пятнадцать тысяч экземпляров, треть нового Пелевина. Гребаный ретеллинг. Он же из-за него вчера нажрался, невыносимо было это видеть, как издатели потворствуют самым неприхотливым вкусам и пропускают серьезные произведения. Желтухин пять лет не притрагивался к магии Станиславского, сломавшей ему жизнь, он выстрадал «Мглу над Воронежем» своим трудом, ценой неимоверных усилий. Но… Кому он был нужен спустя пять лет, после того скандала? Да, второстепенную жанровую премию для триллеров новая книга выиграла. Пара десятков не забывших его читателей написали что-то приятное на «е». Даже издатель нашелся. Но, как взлетавшая птица, сбитая стрелой из лука, его начавшаяся карьера в большой литературе рухнула, разбилась из-за кражи.