Всё, что нужно для счастья
Шрифт:
– Никогда. Я что на идиота похож?
– А чего вы тогда шептались?
– Она фотосессию выпрашивала. У меня же запись на месяц вперёд.
Кто бы сомневался! Дождёшься от него правды, как же!
– Опять не веришь?
– он горько усмехается, а я решаю не отвечать. В этом нет никого смысла. Обратно нас уже ни за что не склеишь, потому мы не подходящие. Совершенно неподходящие друг другу люди: ему меня слишком мало, а я так и не научилась делиться. Даже тем, что мне и не принадлежит... Ведь не любил никогда - с любимыми так не поступают.
Переворачиваюсь
– А я тебя до сих пор забыть не могу, - только хочу спрятаться под одеялом с головой, чтобы не видеть чёртов неопрятный "тюль", как Максим нарушает тишину совсем неуместным признанием. Хриплым, произнесённым полушепотом...
– Разозлился, когда ты в загс потащилась, думал, пусть делает как хочет. Разведёмся, перестанем видеться и всё как-то само пройдёт, - он тяжело вздыхает, а я пошевелиться не могу.
– А ты в меня корнями вросла, Васька. Мне даже видеть тебя не надо, чтобы продолжать любить.
Чего это он? Задерживаю дыхание, боясь выдать себя, и крепко жмурюсь, когда моё лицо берут в горячие крупные ладони и принимаются очерчивать скулы большими пальцами. Может, если не шелохнусь, решит, что я сплю? Потому что собеседница из меня теперь точно никакая.
Я вам, по-моему, жаловалась, что вчерашняя ночь в отеле выдалась у меня бессонной? Что меня смущал голый торс бывшего мужа, на который я натыкалась всякий раз, стоило мне улечься на правый бок? Так вот: всё это ерунда. Сущий кошмар я пережила сегодня, когда этот самый торс, пусть и спрятанный под футболкой, жался к моей спине. А в голове так и звучало: " Люблю тебя, Вася". Разве в такой атмосфере кому-то удастся расслабиться?
Щурю глаза, от бьющего в щель под дверью солнечного света и даже пошевелиться боюсь - меня прижимает к кровати мужская рука. Как теперь выбираться? Дёрнусь, и Некрасов обязательно проснётся, а это значит, разговора не миновать. Вчера он не стал меня пытать поцелуями, сделав вид, что верит в мою плохую актёрскую игру, а сегодня может и не поддаться. Набросится, доберётся своим пытливым взором до самого дна моей души и выпьет до дна головокружительной лаской... Как только подумаю об этом, так сразу и бросает в жар!
– Я знаю, что ты не спишь, - вон, даже мой мучитель это заметил.
– Не буду спрашивать, отчего ты так покраснела.
Ухмыляется и, потянувшись, ещё сильнее путает наши ноги. Как в старые добрые времена, когда приходилось заводить будильник на полчаса раньше, чтобы успеть на работу без опозданий. Так! Но мы же эту страницу перевернули?!
– Жарко, вот и красная. Прилип ко мне как пиявка!
– да и зубы не чищены.
Это в семейной жизни простительно, а тут столько воды утекло... Может, он весь год просыпался с шикарными длинноногими моделями, которые даже после бурных утех остаются неотразимыми? А я простая смертная: одежда помялась, на голове гнездо, веки опухли, а во рту неприятный привкус зелёного
– Всё, убирай от меня свои клешни. Я хочу напроситься в хозяйский душ, - силой снимаю с себя цепкие пальцы и резво спрыгиваю на пол, слегка запутавшись в деревенской версии балдахина. Взбиваю причёску пятернёй и несколько раз щипаю кожу на скулах. Надеюсь, выгляжу теперь лучше.
– В провожатые не набиваюсь, опять отошьёшь.
– А ты с утра лучше соображаешь, - я хватаю с ящика свою олимпийку, а Максим, сев на постели, насмешливо изгибает бровь:
– Так и знал, что ты притворяешься. Как была трусихой, так ей и осталась, даже развод этого не изменил.
Это с чего это я трусиха? Подбираюсь, подпираю талию кулачками и, глянув на виновника всех моих бед, об этом и спрашиваю.
– А ты всегда ищешь пути попроще. И семья наша развалилась, потому что тебе так легче. Свинтить, обвинить меня во всех грехах и строить из себя жертву.
Каков подлец, однако! Любой другой на его месте не хорохорился бы, и если б не бросился в ноги, то хотя бы молчал, кидая виноватые взгляды из-под бровей! А этот...
– Да ну тебя. Не хватало ещё настроение себе портить с самого утра, - влезаю ногами в кеды, пожалев, что додумалась надеть белые носки, пятки на которых теперь ничем не отстираешь, и не желая продолжать этот бессмысленный разговор, выбираюсь во двор.
Красиво всё же. Может, и к лучшему, что мой пёс бросил меня именно здесь? Глядишь, приживётся у кого-то из местных и будет скакать по полям как сайгак? Главное, пусть из леса путь найдёт...
За этими мыслями я и добираюсь до кухни, едва не наступив на кота, разлёгшегося прямо на пыльной дорожке. Детей не слышно, Галины Антоновны тоже нет, хотя на плите закипает чайник, а рядом дожидается своего часа большая пузатая кастрюля с завтраком. Нагло приоткрываю крышку, и на аромат рисовой каши желудок тут же отвечает урчанием...
– Выспались?
– и надо же Антипу Петровичу выползти из своего дома именно сейчас! Когда я тут так беспардонно инспектирую меню!
– Ага, - крышка с лязгом опускается, а я отскакиваю подальше от плиты. Мол, я и не думала ничего трогать!
– Это хорошо. Боялся, что вы городские до обеда спите, а у меня в сарае ещё куча дел.
Хочу спросить каких, но благоразумно закусываю язык. Ничего хорошего в этом сарае не делают: колдуют, прелюбодействуют или как Некрасов - бередят раны несчастных женщин.
– Антип Петрович...
– Да просто Петрович. Меня так все наши кличут, - мужик садится на табурет и разводит колени в стороны, вытягивая обутую в резиновый сапог ногу. И как не сварился в такую жару?
– Это я сети ходил расставлять.
Ясно. Жена шаманит, а он, похоже, читает мысли.
– Петрович, можно мне вашим душем воспользоваться? Я если нужно заплачу.
– А ты случаем ничем не болеешь?
– он задумчиво пожёвывает нижнюю губу, а я краснею от такой прямоты.
– Нет...