Все, что шевелится
Шрифт:
– Разумен твой совет, матушка, – согласился молодой хан. Прошёл к выходу, откинул полог юрты и рявкнул что есть мочи: – Эй, Дадага!
Прошло какое-то время, и глава рудознатцев явился не запылился. На Гессера смотрел он подобострастно, готов был исполнить любые, даже самые нелепые приказы. Но к просьбе собрать родню да отправиться в горы искать хористов был явно не готов.
– Да как же это, хан, – принялся возражать Дадага, – в горы идти, на зиму-то глядя?
– Надо, – просто и доступно объяснил Гессер. – Есть мнение, что на нас надвигается вражье войско. А нам нападающих и встретить нечем. Ни мечей у нас не осталось, ни лат. Нужны нам кузнецы настоящие, не вам чета. Тем более что дошли слухи, будто хористы
– Слышать-то слышал, да не больно верю. Мало ли что досужие языки наболтают, – вроде бы и отказался старший рудознатец, но хан почувствовал, что новая руда сильно заинтересовала Дадагу. – Хотя, вообще-то, ты прав, нужно отыскать Хора и его братьев и проверить доподлинно, что за невидаль обнаружили. Если и впрямь нашли, а не просто так раззвонили на весь свет: отыскали, мол, чудо.
– Вот и договорились. Отправимся, значит, искать кузнецов. Зима на носу, а в горах она уже и настоящая, потому одеться нужно потеплей… Да что это я тебя учить взялся? – сам себя перебил Гессер. – Ты же сюда с гор спустился, лучше меня обстановку знаешь. Короче, соберёшь братьев и завтра с утра двинемся на поиски.
– А ты тоже пойдёшь?
– Да не пойду, а поеду. Огонька оседлаю да двинусь.
– В горах конь не везде пройдёт. Хотя до поселка, до Жемуса, дорога хорошая. Мы оттуда бронзу сюда отправляли. Поэтому до Жемуса мы и сами конными тронемся…
Назавтра отряд из восьми всадников в путь пустился, едва разъяснилось. Вначале Гессер попытался торить незнакомую дорогу, но Огоньку трудно было ехать вровень с прочими скакунами, всё время он норовил умчаться вперёд. Горная дорожка была неприметной, к тому же колею занесло снегом, и молодой хан опасался сбиться, свернуть не в то ущелье. Поэтому он пропустил братьев вперёд и тронулся замыкающим. Но сзади ползти было скучно, кони братьев, казалось, нарочно плетутся еле-еле, чтобы досадить всадникам. Пробовал Гессер по сторонам глядеть, крутил головой направо-налево – везде одно и то же. Заснеженные скалы, уступы, валуны, трещины… Влезть бы вон на ту скалу и украсить своим именем: «Здесь был Джору». Да как украсишь, когда и знаков для того не придумано? От нечего делать он стал сочинять эти самые знаки, но в голову лезли какие-то нелепые закорючки. Пришлось плюнуть на несостоявшееся изобретение, тем более что ничего хорошего оно не сулило. Эдак всякий полезет на скалы и станет украшать своим именем, места же нетронутого не останется, будут сплошные Ербаны, Дурижапы, Митыпы и Пунцаки.
Снег был неглубок, кони копытами пробивали его до камней, сыпалась пороша сдуваемых со скальных неровностей снежинок, да посвистывал ветер. Внезапно Гессеру почудилось, что откуда-то справа, где под углом к дороге на Жемус как раз показалась расщелина, послышалась музыка. Кто-то вроде бы играл, перебирая струны, бил в бубен и тряс колокольчики. Не долго думая, всадник свернул и погнал Огонька по нетронутому снегу. Так же когда-то он и коня себе приобрёл: услышал звон и пошёл смотреть – откуда.
Расщелина оказалась некрупной и заканчивалась небольшой долиной. С главной тропы увидеть её было невозможно, потому что каменный коридор изгибался вроде ущербного месяца. С первого взгляда юный хан ничего примечательного на горной площадке не заметил: припорошенные снегом валуны да нависающие со всех сторон скалы. Но тут как раз из-за гранитных зубцов выглянул краешек солнца, его лучи заискрились в снежинках, и в дюжине шагов от себя Гессер увидел разноцветное чудо – кольцевую радугу. Была она маленькой, совсем не похожей на тех летних красавиц, что раскидывались натянутым луком на полнеба, всего-то с косую сажень. Зато яркостью красок её колечко превосходило любую из когда-либо виденных молодым человеком радуг, да ещё ритмично переливалось, позвякивало и бренчало, медленно-медленно скользя по долине.
Поражённый прекрасным явлением, всадник спрыгнул на снег и, оставляя бурые следы, двинулся к многоцветному музыкальному чуду. Раскинув руки и невольно подпевая задорному ритму, он шагнул внутрь удивительного кольца и словно покатился с горы внутри огромной бочки. Небо, облака, камни, скалы, тени, конь Огонёк завертелись, закружились, дробясь и накладываясь друг на друга. Солнце прыгнуло в зенит, вокруг него разлилась ясная голубизна, заключённая в рамку зари, а дальше, в направлении периферии свода, небо всё густело и густело, плавно окрашиваясь от светлосерого, предрассветного, в тёмно-синий, затем фиолетовый и интенсивно чёрный цвета. И по этому бархату плыли звёзды и луна, тянущаяся за горизонт двенадцатью спицами из всех её фаз одновременно – от нарождающегося через серебряную монетку новолуния до ущербного серпа…
А потом Гессер почувствовал, что кто-то трясёт его за рукав и что-то бормочет, повторяя снова и снова:
– Лес, ну Лес же! Лес, Лес, Лес!
Какой лес, откуда взялся лес в пустой горной долинке? Он с трудом повернул голову, потому что шея почти не слушалась и двигалась толчками с-невыносимым для сознания запаздыванием. Но тут в глазах стало проясняться, исчезли искры звёзд и лунное крошево, и в сумеречном свете возникло лицо светловолосого парня. Был тот облачён в болотно-буро-жёлтые одежды, держал в левой руке непривычно маленький металлический лук, продетый через причудливую, удобно вырезанную для рук – так и хотелось погладить, убедиться! – пластину. Правой юноша хватался за рукав Гессера, который, непонятно почему, тоже оказался непривычно пёстрой, осенних красок, расцветки. Губы светловолосого вытягивались трубочкой, когда он, чуть подсвистывая, вытягивал «с-с-с» в слове «лес», при этом обнажались белые зубы, но два верхних передних были по-заячьи длинными и почему-то голубыми. Глаза были синими, и в них от берега до берега орбит плескался страх.
– Лес, Лес, Лес! Пропадем же, почему ты остановился?
Хан, раздражаясь от медлительности малопослушной шеи, поднял голову и увидел воздетую вверх ладонь, сложенную уточкой. Бездумно очертил ею над головой петлистый зигзагообразный значок, опуская руку вниз, и сразу что-то хлопнуло по ушам, словно лодочка одной ладони ударила о другую: у-упф! Оказалось, что без этого «у-упф» и он, Гессер, и парень в пёстром неминуемо бы оказались похожими на ветку боярышника: щетинились колючками стрел. А сейчас бронзовые наконечники только прочертили золотистые полоски металла, чиркнувшего о рогатину прозрачной стены, защитившей от этой неожиданной атаки.
– Назад их, Лес, назад! – закричал напарник. – Тем же концом да по тому же месту!
Не понимая, чего от него хотят и того, где находится и что происходит, он прежним петлеобразным зигзагом поднял левую руку вверх. За спиной громко чмокнуло, словно большеротый великан поцеловал свою дуршлагоголовую подружку, и тут светловолосый дёрнул за рукав, да так резко, что они оба ткнулись носами в побитую морозами траву, а над ними, просвистев над загривками, пронеслась та же самая стая стрел, только теперь не в «дальние страны», а назад – «на родину предков».
– Умница, – похвалил парень. – Вот чего я, Лес, никогда не умел, так это выполнять «зет оборотное», да чтобы не на излёте, а как раз в пике силы. Зато любой подтвердит, что Марту Тынову всегда отлично удавалось «жи ускоренное», половинка знака «все назад».
Левой ладонью он нарисовал в воздухе неярко пламенеющий зигзаг, нет, именно половинку, и в угасающем, свете хан успел разглядеть, что они с пёстрым, оказывается, лежат на холме в травянистой выемке, причём слева и справа от них в канавке укрылись такие же молодые ребята, одетые в одинаковые пятнистые штаны и рубахи.