Все девочки взрослеют
Шрифт:
— Мы это уже обсуждали. Я не твой отец.
— А как же права геев? — привела я еще один аргумент. — Несправедливо пользоваться привилегиями для гетеросексуалов, пока геям не разрешат жениться. В смысле, как же мама и Таня?
Питер взглянул на меня.
— Твоя мама и Таня обменялись клятвами в прошлом году. Мы были на церемонии. Ты еще читала отрывок из «Чайки по имени Джонатан Ливингстон».
Я замолчала. Питер слишком снисходителен. Я пыталась читать из «Чайки». Таня сначала попросила, но потом так смеялась, что сестра забрала книгу и с театральными жестами прочла о том, как важно вырваться из стаи.
— Причина четвертая, — сказала я. — Я люблю секс, но неоднократно слышала, что женатые люди перестают им заниматься.
Я
— Это ничего не меняет, — отрезал он. — Я хочу жениться. Не собираюсь остаток жизни ходить в холостяках. И если ты не можешь... или не желаешь...
— Я не буду хорошей женой, — выпалила я.
Слова повисли в воздухе. Я почти видела рядом с ними те, которые не произнесла вслух: «Я бы стала хорошей женой Брюсу, до того как все произошло. Но теперь это абсолютно нереально».
Но возможно, я не права? Может, я могу быть хорошей женой и любить Питера так, как он того заслуживает? Верить, как верю иногда, что Питер любит меня? Но чего я точно не смогу, так это избавиться от пунктика насчет свадьбы: белого платья и дефиле по проходу. Мой бывший парень не любил меня настолько, чтобы остаться со мной и ребенком. Мой собственный отец тоже не особо любил меня и даже не признал, когда я нашла его в Лос-Анджелесе. Питер достоин большего: женщины, которая не испытывает горечи, не сломлена, не тащит груз личных обид. Прекрасной невесты.
Питер поднял подбородок, не глядя на меня, словно почуял призрак другого мужчины в нашей машине.
— Если ты не можешь или не хочешь, наверное, нам лучше...
Он нервничал. Я смотрела, как он вынимает ключи из зажигания, выбирается на улицу и хлопает дверью. Джой проснулась, испугалась и заплакала.
— Питер! — крикнула я. — Питер, постой!
Он не слышал — мешало стекло и вопли Джой. Я вздрогнула, когда Питер ударил по крыше машины кулаком. Наконец он наклонился и снова открыл дверь.
— Так нечестно! — громко произнес Питер.
Я не сводила глаз со своих коленей.
— Знаю.
— Так нечестно, — яростно повторил он.
Его щеки порозовели от солнца, а нос был таким красным, что казалось, непременно начнет облезать.
Я беспомощно подняла и уронила руки.
— К черту все.
Я нагнулась к заднему сиденью и попыталась вынуть вопящую Джой из кресла.
— Кэндейс...
— Ты заслуживаешь лучшего, — прервала его я. Крохотный кулачок дочери врезал мне по правой щеке, и на глаза навернулись слезы. Я сморгнула. — Ты прав.
— Я хочу сделать тебя счастливой, — упрямо сообщил Питер. — Но не могу бесконечно доказывать, что люблю тебя и никогда не брошу вас с Джой.
Слезы потекли по моему лицу, закапали на перетянутые бедра. Он меня бросает. Прямо здесь и сейчас.
— Погоди. — Я умоляюще потянулась за рукой Питера. — Постой.
Он долго смотрел на меня, затем покачал головой.
— Прости, но я устал ждать.
После этих слов Питер развернулся и ушел.
Я выползла из машины на липкий из-за жары асфальт, повесила на плечо сумочку и сумку для подгузников, сунула ключи в зубы, подхватила тяжелую извивающуюся Джой, бедром захлопнула дверцу машины, вытащила изо рта ключи, отперла входную дверь и поднялась на третий этаж в свою квартиру. Ноги онемели, руки казались чужими, и я заставляла себя двигаться. Вымыла руки и лицо Джой мягкой губкой, переодела ее в пижаму и уложила в кроватку. «Баю-бай, баю-бай, ты, собачка, не кусай», — пела я снова и снова. Наконец дочь зевнула и закрыла глазки. Я включила радионяню, сунула приемник в лифчик, прицепила своего маленького терьера Нифкина к поводку и побежала вниз по лестнице. Пока я доставала коляску с заднего сиденья машины, Нифкин описал пожарный гидрант. Одновременно я прислушивалась к радионяне, надеясь, что Джой не проснется, когда я буду затаскивать собаку и коляску наверх. В квартире было так тихо, что казалось, будто гуляет эхо. «Одна, — шептали половицы, водонагреватель и стены. — Одна, одна, одна». Наверное, я должна была заплакать. Но я лишь оцепенело сняла кольцо Питера с пальца и убрала в шкатулку для украшений, где уже лежали единственная приличная пара серег, медальон-сердечко, подаренный Брюсом на мой день рождения, и запасной ключ от велосипедного замка.
«Я так счастлива», — каждую неделю повторяла одна женщина из моей группы поддержки для матерей недоношенных детей — миниатюрная дамочка со светлыми волосами, как у Алисы в Стране чудес, и тихим тонким голоском. «Так счастлива, что дочь жива, — ворковала она, широко распахнув глаза. — И счастлива, что сама здорова». Через полгода разговоров о счастье я набралась смелости, подошла к ней у кофейника и спросила, в чем же секрет. Я тайно надеялась, что она посоветует какой-нибудь волшебный антидепрессант или просто признается, что выкуривает по косячку, пока ее ребенок на гидротерапии. «Ну... — протянула она, помешивая кофе деревянной палочкой. — Мне помогает муж. И церковь. А еще я веду дневник. Это тоже поддерживает».
У меня не было ни мужа, ни церкви, ни дневника. Работы тоже не было. Я жила на деньги, полученные за сценарий. Как и большинство голливудских сценариев, мой не спешили воплощать в фильм. Оба руководителя, которые приобрели права, трудились уже в других студиях. А приглашенный известный режиссер взяла творческий отпуск на неопределенный срок и уехала скитаться по Аннапурне[51]. Я слала ей все более резкие электронные письма, спрашивая, когда же дело сдвинется с мертвой точки. Она небрежно отвечала: «Иншалла». Компьютер переводил это как «на все воля Аллаха». Не слишком оптимистично. Так что я проедала аванс. Еще я вела юмористическую колонку в «Мокси» о жизни матери-одиночки. И время от времени посылала биографии и статьи о моде в «Филадельфия икзэминер», где до рождения ребенка работала на полную ставку. Но надолго ли нам хватит этих денег? Я прогнала неприятные мысли, отправилась в кухню и открыла ящик со всяким хламом.
Когда-то я вела дневник, лет в двенадцать. Но сестра нашла его и вслух прочитала за ужином. Отец гадко смеялся, слушая о моем увлечении капитаном футбольной команды Скоттом Спендером. Затем скривил губы и произнес: «Банально». В кухонном ящике валялся старый журналистский блокнот с заметками о конкурсе «Мисс Америка-1996». Я выдрала размышления Мисс Теннесси о мире во всем мире и уставилась на чистую страницу. Затем отыскала ручку, вошла на цыпочках в комнату Джой, уселась в кресло-качалку и написала: «Из всех мужчин, которые меня использовали и бросили, первым и худшим был отец». Я откинулась на спинку кресла и задумалась. Нифкин дремал в плетеной кроватке с ручками, из которой дочь наконец выросла. Комнату заливало мягкое розовое сияние ночника, сделанного в виде Золушки, — подарок моей сестры, Джой его обожала. Я пыталась уберечь Джой от коммерческого, фаллоцентрического мира диснеевских принцесс, в котором девизом было: «Ко мне мой принц обязательно придет». Но ночник так понравился дочери, что я не выдержала и включила Золушку в розетку. Так что последние полгода королева счастливой развязки танцевала на столике Джой. Юбки изящно приподняты, крошечные ножки сверкают в хрустальных туфельках, нарисованные глаза мечтательно смотрят из-под желтых волос. Дочь отказывалась ложиться спать без нее.
Я перечитала написанное, шмыгнула носом и высморкалась. «Пиши о хорошо тебе известном», — сказала мне в десятом классе учительница английского. Создам-ка роман о девушке вроде меня, о ее бывшем парне, похожем на Сэйтана, с нервным тиком и пенисом размером с карандашную резинку. И история эта, в отличие от моей, закончится счастливо. Я склонилась над блокнотом и начала писать.
В десять вечера я разгрузила посудомоечную машину, проверила замки и поднялась наверх в спальню. Питер перекатился на бок, когда я опустилась на кровать рядом с ним, и открыл глаза.