Все девочки взрослеют
Шрифт:
— Это ничего не значит. — Я с подозрением наблюдала за «Румбой». — Просто он тугодум.
— Схожу побреюсь, — произнес Питер.
Я вернулась на кухню, нарезала бублики, сварила кофе, распределила охапку розовых и желтых тюльпанов, лилий и пионов между тремя вазами и наполнила графин, подаренный нам на свадьбу, свежевыжатым апельсиновым соком.
— Шампанского? — крикнула я.
— Реми Хеймсфелд решит, что мы по утрам пьем «мимозу»[81]. Нам это надо?
Мы с Питером не поняли: Реми Хеймсфелд — мужчина или женщина? Поэтому все две недели называли его/ее просто Реми Хеймсфелд.
—
На мочке его уха осталось мыло. Порез на подбородке был заклеен кусочком туалетной бумаги.
«Глоток текилы не помешал бы, — подумала я. — А то нервишки пошаливают». Я налила сливки в сливочник и поставила его на поднос рядом с чашками, сахарницей, серебряными ложками и салфетками. (Я проснулась в шесть утра, чтобы нагладить салфетки.) Затем я взбежала по лестнице. «Электробигуди, электробигуди, где мои электробигуди?» Я порылась под раковиной: фен, огромная бутыль кондиционера для волос, пыльный пакет с бесплатной помадой и тональным кремом (не того цвета). Электробигуди как сквозь землю провалились. Я захлопнула дверцу шкафчика и метнулась в комнату Джой. На полу валялся расстегнутый рюкзак. Из него торчал учебник математики, папка по английскому и знакомая ярко-розовая обложка.
У меня сжалось сердце. Я села на кровать. Во рту пересохло. Голова кружилась. Я достала из рюкзака потрепанный бумажный экземпляр «Больших девочек».
Я медленно переворачивала листы. Ужас сменился замешательством. Предложения, абзацы, целые страницы были закрашены черным. Каждое бранное слово и сексуальная сцена подверглись редактуре. Страницы щетинились клейкими листочками. На одном было написано: «Спросить у Элль?», на другом: «Ни за что», на третьем просто: «Амстердам». На внутренней стороне обложки был выведен адрес интернет-сайта Принстона, телефонный номер с незнакомым кодом и что-то вроде японского трехстишия: «Ерунда. Лошади. Мама.».
— Кэнни?
Я подскочила как ужаленная, сунула книгу в сумку Джой и направилась к лестнице. Питер смотрел на меня из прихожей.
— Ты еще не оделась?
— Кажется, у нас неприятности, — тонким голосом сообщила я.
— Что случилось?
— Джой...
Я покачала головой. Сейчас не время. Потом разберусь.
— Неважно. Спущусь через минуту.
Я побежала обратно в спальню за юбкой, которую накануне забрала из химчистки, розовой кашемировой двойкой и жемчугом Саманты.
Через пять минут я предстала перед Питером на кухне.
— Ну как? — спросила я. — Похоже, что я молода и полна сил?
На Питере были хаки и хрустящая голубая хлопковая рубашка. Теперь, когда кровь перестала сочиться из пореза, он выглядел великолепно. Вечером, когда Джой отправилась спать, я помогла мужу подобрать одежду. На мой взгляд, брюки как бы говорили: «Готов гулять с ребенком без напоминаний», а рубашка утверждала: «Хорошо зарабатываю, имею медицинскую страховку».
Питер оглядел меня.
— Думаю, либо бусы, либо каблуки. Но не то и другое вместе.
— Перебор?
— Ты словно собралась на маскарад в наряде Джун Кливер.
Я сунула жемчуг в карман фартука и пригладила волосы. Вкусно пахло пирогом, побулькивал кофе. На каминной полке в гостиной выстроилась прелестная армия семейных снимков в серебряных и полированных деревянных рамках. Разумеется, на них не было ни пылинки. До возвращения тринадцатилетней строптивицы еще несколько часов. Вечером обсудим то, что она прочитала. Вот и славно.
Реми Хеймсфелд («Реми — сокращенно от Джереми») оказался двадцатипятилетним социальным работником, восторженным, как щенок золотистого ретривера. Его влажные каштановые волосы еще хранили следы гребня, а розовые щечки хотелось ущипнуть. Реми слопал два бублика со сливочным сыром, насыпал сахара в кофе, восхитился моим садом, погладил Френчель и выяснил, нравится ли нам Филадельфия. Затем он открыл папку (на язычке были напечатаны наши имена — весьма официально) и начал задавать вопрос за вопросом. Как давно мы друг друга знаем? Как познакомились? Как описали бы свой брак? (Я сказала — крепкий, Питер — забавный.) Как бы охарактеризовали свои отношения с Джой? (Я подумала: «Напряженные», но скрестила пальцы за спиной и произнесла: «Теплые и открытые», Питер ответил: «Полные любви».) Реми все записал. Интересно, есть ли на свете пара, не способная притвориться нормальной на время визита ревизора? Допустим, вы собираетесь упрятать ребенка в клетку и продать его почки на интернет-аукционе. Неужели вы не потерпите пару часов, прежде чем претворить в жизнь свой чудовищный замысел?
— Вы не могли бы показать дом? — улыбнулся Реми.
Об этом предупреждали заранее. На прошлой неделе мы с Питером перенесли беговую дорожку из кабинета в подвал и выкрасили стены светло-коричневой краской. Когда Джой спросила, в чем дело, я поведала ей полуправду: мне надо усердно трудиться, пока не решится вопрос с работой. Когда дочь уходила в школу, я поднималась на чердак и открывала кедровые ящики с этикетками «Малыш/Зима», «Постарше/Лето», «Одеяла» и «Игрушки». Доставать из подвала свое старое кресло-качалку или класть в шкаф крошечные вязаные свитера я не стала. Но все постирала специальным детским порошком в программе для деликатных вещей и аккуратно сложила обратно в ящики. Так, на всякий случай.
Реми достал цифровую камеру. Он делал снимки и замерял, насколько далеко предполагаемая комната ребенка находится от нашей, от ванной, от лестницы. Он записал количество туалетов, сфотографировал пожарную сигнализацию, выслушал наши многословные заверения, что Френчель хорошо воспитана и мухи не обидит. Она даже не заметит появления нового ребенка и, уж конечно, на него не нападет. Затем Реми забрел в мой кабинет и осмотрел стопки книг о Звездной девушке и верхнюю полку с разными изданиями «Больших девочек».
— Ваши книги? — поинтересовался он.
— Мои, — призналась я наполовину робко, наполовину дерзко.
Что толку отрицать? К тому же Реми Хеймсфелд легко найдет ответ в Интернете.
— Создавать книги — прекрасное занятие для матери, — бодро добавила я. — Можно работать в любое время. Когда Джой была маленькой, я сочиняла, пока она спала.
Не стоит упоминать, что меня могут скоро уволить.
Реми кивнул и что-то пометил в папке. Я наклонилась поближе — как любой приличный журналист, хоть и бывший, я умею читать вверх ногами, — но ничего не разобрала.