Все девочки взрослеют
Шрифт:
— Видишь ли, милая, дело в том, что…
Она замахнулась кулачком (на языке Джой это значило: «А ну замолчи, я размышляю!») и уставилась на меня, надув губы.
— Бабушка Энни — твоя мамочка, — наконец сообщила дочь.
Ладно. Я снова обрела почву под ногами.
— Правильно.
— А кто твой папочка?
Моя рука конвульсивно нажала на выключатель, комната погрузилась в темноту. И только Золушка в бальном платье танцевала над подушкой Джой. Голова, как всегда, приподнята в ожидании поцелуя принца.
— Он… — Я медленно вдохнула и сглотнула. — Ну, его зовут Ларри.
— Арри, — сонно повторила Джой.
Я прислонилась к стене. Если я не готова к вопросам о ее отце, к вопросам о своем я не готова вдвойне. Отец ушел, когда я была подростком, женился на женщине намного младше себя и завел двух детей. Я не видела его после случайной встречи в Лос-Анджелесе и не имею о нем никакой информации. Я заявилась в его кабинет с огромным животом и обручальным кольцом под золото, которое сама себе купила. Надеялась… непонятно на что. Что в двадцать восемь лет, одинокая и незамужняя, я стану его маленькой девочкой, его принцессой, что он сочтет меня прекрасной.
Ничего не вышло. Отец отвернулся со скукой и отвращением. Накатила боль, и я вспомнила надпись в туалете на автозаправке в Нью-Джерси. Мелкие черные буквы на зеленой железной двери:
«Я никогда не знала отца
и черт с ним
вот и все»
«Вот и все». Я вышла из кабинета отца и больше никогда его не видела.
Я не ожидала, что Джой так скоро заметит отсутствие дедушки. Полагала, что есть еще время подготовиться: почитать книжки, придумать историю.
Я стояла в темноте, смотрела на дочь и гадала, неужели она действительно считает, что люди — нет, не просто люди, а родители — запросто выпадают из жизни, как расшатанные зубы. Питер. Брюс. Мой отец. Наверное, в ее представлении о мире уйти с легкостью может любой, даже я.
В съемном доме был всего один телефон. Древний, дисковый, из черной пластмассы, он стоял на кухонной стойке рядом с раковиной. Питер ответил сразу, словно, как и я, носил трубку в кармане или ждал у телефона. Хотя я не верила, что он ждал. Скорее всего, он уже кого-нибудь встретил. Наверное, она сидит рядом с ним на кровати. И если знает обо мне, то считает самой большой идиоткой на свете. Что ж, она права.
— Питер? Это Кэнни. Я написала книгу, — выпалила я.
— Вот как, — спокойно отозвался он.
— Она… если ты прочтешь ее, то поймешь… — Я упала в кресло перед телефоном, чувствуя, что выставляю себя на посмешище. — По поводу Брюса, отца и того, что случилось со мной. Насчет того, почему я не могу быть хорошей женой. Питер, мне ужасно жаль. Правда. — Слезы потекли по моему лицу, слова посыпались сами. — Джой скучает по тебе. Сказала сегодня, что ты ее отец, и я думаю… Я хочу… в смысле, ее и так уже все бросили, и я решила, что, может, если ты прочтешь книгу… Я могу дать тебе копию. Роман выйдет только будущей весной, и название поменяли, но я распечатаю и дам тебе…
Его голос чуть потеплел. Таким тоном он говорил со мной, только когда мне было совсем плохо. Таким тоном врачи сообщают больным, что болезнь неизлечима, пытаясь хоть как-то утешить. Наверное, Питер все же один. Или его новая подружка вышла в ванную, чтобы переодеться из кружевной комбинации в леопардовые трусики «танга».
— Где ты? — поинтересовался он.
— В Нью-Джерси. Вывезла Джой отдыхать. Извини, что позвонила. У меня все будет хорошо. Могла бы… — Я заставила себя не продолжать мысль. — Ладно, неважно. Извини, что побеспокоила.
Похоже, он повеселел.
— Где именно в Нью-Джерси?
— В Авалоне. На побережье. Я получила немного денег в качестве аванса и поехала на море. Позагорать. Походить по песку. Терапевт Джой считает, что ей полезно ходить по песку.
— Адрес какой?
Мое сердце запело, хотя я еще сомневалась и напоминала себе, что незачем питать пустые надежды.
— Секундочку.
Я продиктовала ему адрес, и мы распрощались. Затем я выбралась из хозяйской спальни на крышу, оставив дверь открытой, и растворилась в шепоте волн, набегающих на берег, смехе в баре в квартале от дома, голосах карточных игроков на соседнем крыльце. Летние запахи кружили вокруг меня: морская соль и дым мангала. Наконец автомобильные фары осветили стены. Питер уверенно поднялся по лестнице, вышел на крышу и заключил меня в объятия.
Позже, лежа на продавленном матрасе в комнате с залитыми лунным светом стенами, я поняла, что книга стала для меня экзорцизмом. Я выплеснула на бумагу все гневные, мстительные мысли, все горести и обиды, неудачные романы, свою разрушенную семью и низкую самооценку. Украсила правду блестящей золотой нитью секса. Точнее, сплошь заткала, позволив героине сублимировать злость во множестве неестественных и акробатических сцен. Дала ей все, чего когда-либо хотела сама. И теперь я свободна, насколько вообще могу быть свободна. Я удобнее устроилась на груди у Питера, представляя, что кровать — это лодка и мы плывем по спокойному морю. Далеко-далеко, прочь от моей несчастливой истории, от всего и всех, кто причинил мне боль.
Рука Питера перебирала мои волосы. Я прижималась щекой к его теплой груди.
— Я выйду за тебя, — сообщила я. — Если ты меня еще хочешь.
— Разве это не очевидно? — усмехнулся Питер.
Я переплела свои ноги с его ногами.
— Только никакой вечеринки. Не хочу шумихи.
— Никакой шумихи, — заверил он.
Я сонно поцеловала его.
— И никакого свадебного платья. Напрасная трата денег. Выкинуть две тысячи долларов на одноразовый наряд!
— Никакого платья, — согласился Питер.
— Цветы понесет Джой. — Я закрыла глаза, представляя эту сцену. — А кольца, может быть, Нифкин?
— Как угодно.
Я почувствовала щекой, что Питер улыбается.
— Никакой вечеринки. Никакого платья. Кольца понесет Промежность. Превосходно! — веселился он.
— Не называй его Промежностью.
— Это то же самое, что и Нифкин.
Что ж, тут он действительно был прав.
— Да, и никаких моих снимков в газетах.
— А это еще почему? — удивился Питер.
Я покачала головой. Эту сцену я вставила в книгу из собственной жизни. Однажды отец застал меня в столовой. Я изучала свадебные объявления, рассматривала снимки. Отец сощурился на невест, словно ни одной невесты в жизни не видел. А может, и правда не видел. «Только рыбу заворачивать» — это было самой лестной его характеристикой нашей местной газеты. Он оставался верен «Таймс».