Все дороги ведут в Геную
Шрифт:
1. Экипаж ладьи Харона
Галера под неоригинальным названием "Санта-Мария" вошла в портовый фольклор как "Ладья Харона". Бывалые моряки рассказывали, что после каждого ее боевого выхода крысы прыгали за борт еще до того, как на берег бросали швартовы. Говорили также, что не успевал корабль причалить, как через планширь вслед за крысами прыгала чуть ли не половина недобитой команды, забыв и жалование, и личные вещи. Говорили, что нормальное состояние "Ладьи" на входе в акваторию порта, это дымящееся деревянное решето, держащееся на плаву при помощи заплаток и молитв. Говорили, что команда там меняется после каждого выхода почти полностью, в том числе боевые потери составляют до трех четвертей
Все это было правдой. В постоянном составе команды держалось всего пять человек. Остальные или шли на дно в мертвом виде, или бежали на берег в живом.
Настоящего имени капитана Харона никто не знал. Уверенно говорили, что он итальянец из окрестностей Венеции, менее уверенно, что он вступил в орден как брат Иоанн. Капитан сошел с ума не так давно, ибо ума у него все еще оставалось достаточно, чтобы командовать кораблем. Очевидно, в прошлой жизни он руководил чем-то большим, чем скромная галера. Говорили, что он принял орденский обет, будучи смертельно больным, после чего неожиданно выздоровел и поклялся посвятить дарованную ему Господом жизнь богоугодному делу борьбы с магометанскими пиратами. Прошлая жизнь пыталась побеспокоить капитана Харона, присылая на Родос каких-то представителей кредиторов из Венеции, которым неизменно отвечали, что этот буйнопомешанный давным-давно на дне морском. Однажды по финансовому вопросу приехал даже рыцарь с бумагой от самого Папы, но его послали по тому же адресу, поискать свои денежки на дне морском. Харон недолюбливал Венецию и вообще Адриатику, поэтому искал приключений по другую сторону Аппенинского полуострова.
На руле обычно стоял старый выпивоха Дорада. К золоту он не имел ни малейшего отношения, зато весьма походил на одноименную рыбу, которая зачем-то вылезла из моря и пытается сделать умное лицо. Когда-то Дорада был отменным моряком, но привычка закладывать за воротник привела его сначала на сушу, а потом в канаву под марсельским забором, откуда его совершенно случайно извлек лично Харон с криком "да любой дурак швартуется лучше, чем ты!", адресованным прошлому рулевому. Дорада хронически не просыхал и слабо представлял, что происходит вокруг, но маневрировал лучше, чем любой дурак, которого бы смог найти капитан более, чем на один боевой выход. По штату рулевых полагалось хотя бы два, потому что корабль идет круглосуточно. Но обычно сменщика не было, и Дорада неделями жил на руле.
Поскольку капитан имел сухопутное прошлое и не ориентировался на море, а рулевой, поднимая глаза, видел вместо каждой звезды три кометы и зеленого чертика, то единственным членом экипажа, знакомым с навигацией, оставался штурман по прозвищу Книжник. Книжник читал звездное небо безошибочно, как матрос читает вывеску над трактиром. Он знал наизусть наиболее популярные главы из лоций, на глаз определял углы склонения звезд над горизонтом и гадал по человеческой тени на "который час" и "где север". По манерам и привычкам его часто принимали за монаха со стажем жизни в монастыре не менее десяти лет. Эрудиция у Книжника была больше, чем у всего прочего экипажа вместе взятого, ибо книг он прочел столько, сколько многие в жизни и не видели. Что заставило этого почтенного человека добрейшей души пойти в море, никто не знал.
Капитана солдат звали Тодт. Капитан командует всем кораблем, а капитан солдат командует солдатами на корабле. Такая вот игра слов. Тодт тоже относился к постоянному составу команды, то есть, к опасным сумасшедшим, которые изо всех сил стучатся в ворота того света, но ни в ад, ни в рай их не берут. По-итальянски Тодт говорил с тяжелым немецким акцентом. По одежде и прическе его тоже принимали за священника, но латынь он знал через пень-колоду, а в вопросах богословия плавал на грани ереси. Положенную капитану солдат долю добычи Тодт вкладывал в ремонт "Ладьи", где он по совместительству выполнял обязанности плотника, за что имел еще одну долю, которую вкладывал туда же. Как совладелец корабля, Тодт получал еще одну долю добычи, которую тоже вкладывал в текущий ремонт.
Пятым в постоянном составе экипажа являлся баталер по прозвищу Келарь. Впрочем, толстенькому, суетливому и трусливому баталеру тоже ни один нормальный психиатр не поставил бы диагноз "годен к службе на флоте". Увидев баталера, матросы-новобранцы ожидали встретить заплесневелый трюм и жиденький суп на морской воде. Каково же было их удивление, когда они обнаруживали, что корабль изнутри выглядит лучше, чем снаружи, а на камбузе еда не хуже, чем привычный корм в портовых трактирах.
Итого, в постоянный состав экипажа входили: религиозный фанатик, запойный алкоголик, просветленный монах, буйный сумасшедший и сухопутный гражданский трус. Весь остальной экипаж, включая старшего помощника, комита, кока, парусную команду, гребцов, солдат через пару боевых выходов менялся почти полностью. Некомплект доходил до четверти личного состава. Часто вместо двух мелких гребцов на скамье сидел один крупный, несчастливый тринадцатый ряд традиционно пустовал, солдат всегда было меньше, чем у любого пирата, а прочие должности занимали или совмещали вообще случайные люди, включая неудачников, которым именно здесь довелось получить первый морской опыт.
На приличных христианских галерах штатный экипаж часто дополнялся рыцарями-добровольцами. Но эти отважные воины игнорировали "Ладью Харона" не потому, что она постоянно встречалась с более сильными врагами, а из-за вопиющей некомпетентности в морских делах вообще всего экипажа снизу доверху.
Если бы Тодт и Харон перед покупкой корабля сколько-то послужили на флоте, они бы получили полезный опыт и завели знакомства, с которыми бы потом легко нашли и корабль, и команду. Но, будучи обуянными гордыней дилетантами, они с разбегу влипли в морские дела на все деньги. Первые несколько экипажей состояли из отбросов общества, которых не брали на приличные суда. С ними совладельцы получили свой морской опыт, и это на самом деле был опыт "как делать не надо". Следующие экипажи они пытались набрать из более приличной среды, но сами же, благодаря сухопутному прошлому и полученному плохому опыту, делали такие ошибки, от которых нормальные моряки бежали как черти от ладана. Прошло больше полутора лет, пока Харон и Тодт начали более-менее разбираться в матчасти и уставах, но с ними уже никто не хотел связываться.
– Поднимается приговоренный к смерти на эшафот и спрашивает палача, какой сегодня день. "Понедельник" - говорит палач, а приговорённый отвечает: "Да, невесело начинается неделька".
– Это ты к чему?
– спросил Тодт Книжника.
– К тому, что ты только что сказал, что неделя плохо начинается. Я вот вижу на расстоянии выстрела четыре тунисских галеры, каждая из которых больше нашей.
– Мы их порвем!
– Ну, Бог нам в помощь. У нас экипаж все хуже и хуже. Как ты заставишь сражаться этих сусликов? У тебя всего четверо похожи на абордажную команду, а остальным я не то, что меч, лопату бы не доверил.
– Моряк сказал бы "весло не доверил", - строго поправил Дорада.
– Сухопутный ты человек, Книжник, - весело ответил Тодт, - Я тебе говорю, мы их порвем. А ты, если не можешь помочь мечом, помоги советом. Как твои любимые древние полководцы мотивировали солдат?
– Цезарь, высадившись в Британии, сжег корабли, едва его армия сошла на берег. Но это тебе вряд ли поможет.
– Право руля!
– скомандовал капитан Харон, - Абордажная команда на правый борт!
"Санта-Мария" под парусом двигалась вперед, оставляя за кормой трех пиратов, но четвертый тунисец быстро шел ей наперерез по правому борту под острым углом. Харон слишком поздно разгадал маневр пиратов (то есть, вообще не понял до последнего момента), а теперь "Санта-Марию" гнали прямо к сицилийскому берегу.
Пират ничуть не возражал против абордажа, по его левому борту выстроились головорезы в чалмах и с саблями. Тунисцев насчитывалось заметно больше, чем абордажной команды у Тодта. Пушки и аркебузы с обеих сторон дали залп.
– Давайте сдадимся, - наивно пискнул кто-то из команды, - Лучше невольничий рынок, чем верная смерть.
Остальные посмотрели на него даже не как на дурака, а как на самоубийцу. Матрос еще не успел понять, что он ляпнул такого особенного, а Тодт уже проломил ему голову своей короткой алебардой. Никто не удивился, все уже выучили, что Тодт не терпит трусов. Но желания сражаться ни у кого не было.