Всё хоккей
Шрифт:
Я слегка поразился ее восторгу. Но лишь слегка.
— М-да, — неопределенно протянул я, пригладив рукой залысину, поправив очки в роговой оправе и опираясь на трость. — Я и впрямь похорошел.
Надежда Андреевна несколько минут благоговейно смотрела на меня, затем воскликнула.
— А знаете, вам необходимо купить новый костюм!
Я ответил равнодушным взглядом. Я, без конца менявший шмотки, выбирая их по цвету и стилю, как баба, вдруг окончательно понял, что меньше всего хочу красиво одеваться.
— Не нужно.
— Вы прямо, как Юра!
Я стряхнул
Однажды, когда лифт снова не работал, а лампочки горели через этаж, мы медленно с Надеждой Андреевной поднимались по лестнице, как пожилая дружная пара. Вдруг из соседней квартиры выскочила старушка-соседка. У нее было сморщенное личико и ярко накрашенные губы. В своих руках он держала авоську с пустыми молочными бутылками (откуда она их только выкопала?). Столкнувшись со мной лицом к лицу, она громко вскрикнула и проворно перекрестилась.
— Юрка!
Я даже не вздрогнул. Мне показалось, так звали именно меня.
— О, господи! — она разглядывала меня, словно в микроскоп. — О, господи, вроде Юрка, а вроде и нет. И тут же обратилась к Надежде Андреевной. — Надь, это брат его, что ли?
Надежда Андреевна хотела было возразить, но тут встрял я.
— Ага, близнец. Разве что на два часа старше.
— Ну да, — успокоилась старушка, — а я-то подумала… Вроде он, а вроде и нет. Но если на два часа, тогда все понятно. И чего тут не понимать? Два часа это много. Вроде он, а вроде и нет. Теперь сразу видать, что ты старший брат.
Мы поспешили скрыться за дверьми своей квартиры. Если бы в подобной ситуации рядом находился кто-то другой, я бы расхохотался. Но при Смирновой я не посмел это сделать. Она нахмурилась еще больше.
— Юре бы это не понравилось, — сухо отрезала она.
— Мне бы тоже. Если бы я не был так похож.
— А вы похожи? — искренне удивилась она.
— Ну, в общем не знаю… Но некоторым так кажется.
— Кажется, — скривилась Надежда Андреевна. — Полуслепым старухам так кажется. Разве можно… Можно вас сравнивать…
Она закрыла лицо руками и громко всхлипнула. Я вновь бросился виновато ее успокаивать. Не преминув подумать, что нас можно запросто, без зазрения совести сравнивать. Но наши мнения со Смирновой не совпадали. Когда-то я был настолько о себе высокого мнения, насколько теперь она мелкого мнения обо мне.
Вдруг меня осенила не самая свежая мысль. Только любовь может унизить человека или возвести его до небес. Не желая понимать, человек низок или высок на самом деле. Самая необъективная вещь на свете — любовь. Меня не любили, не любил и я. И мы не сожалели об этом.
Я полюбил гулять вечерами. Один. И не потому, что вечером меня было проще не узнать. Я уже смирился, что признать во мне гениального форварда невозможно. Просто вечером легче было смириться с тем, что и я сам себя, настоящего, признавать наотрез отказываюсь.
Сгорбившись, втянув голову в плечи, опираясь на трость, в который раз я брел под моросящим дождем. Наблюдая сквозь запотевшие очки, как навстречу бодро шагали веселые молодые ребята. В спортивных трикотажных шапочках и разноцветных шарфах они вызывающе размахивали флагами нашего клуба и громко выкрикивали знакомые кричалки, название моей команды и имя нового кумира. Который уверенно и смело занял мое место.
Громче всех кричала рыжая, веснусчатая фанатка. В ее тоненькой ручке на ветру развевался белый платочек, который она когда-то обещала подарить мне. Вместе с поцелуем.
Ее юное сердечко уже принадлежало новому чемпиону, наверное, более удачливому, не способному на ошибки в жизни и промахи в спорте. Его шайба всегда попадала в ворота. В это слепо верила юная болельщица, как когда-то слепо верила в меня.
Возможно, сегодня она будет поджидать нового форварда у выхода. И горячо поцелует его в губы и промокнет его вспотевший лоб белым платочком. Не знаю, будет ли он сегодня победителем на ледовой арене. Но его победа или провал уже заочно целиком принадлежат этой рыжеволосой девчонке. Как и принадлежит сегодняшняя, еще не наступившая ночь.
Мое сердце бешено колотилось. Струи дождя, словно слезы, стекали с поношенной кепки. Невыносимо ныла нога. Меньше всего я был похож на человека, способного на вызов. Но я был способен.
Я резко развернулся на середине дороги, правда, умудрившись при этом ступить в лужу. И грязные брызги осыпали меня с ног до головы. Но на мой вызов это не повлияло. И я, ковыляя и спотыкаясь, двинулся за толпой фанатов.
Ледовый дворец, который я когда-то называл своим домом, кишел болельщиками. И сердце не вздрогнуло при виде его, такого холодного и чужого. Этот дом я уже окончательно потерял.
Безусые юнцы на ходу отхлебывали пиво и одновременно размахивали флажками. Когда-то они были готовы носить меня на руках. И я этому был безмерно рад. Теперь мне было все равно, кого они схватят на руки.
Но вызов, маленький беспомощный вызов и им, и рыжеволосой фанатке, и ледовому дворцу и себе самому я решил оставить за собой.
Я отошел от толпы и захромал к соседнему входу на трибуны, правда, закрытому турникетом.
Как назло, там стоял мой знакомый охранник. Который не раз бахвалился дружбой со мной (что было преувеличением) и во всеуслышание называл меня своим дорогим приятелем.
Сейчас он презрительно оглядел меня с ног до головы.
Раньше я не замечал у него таких презрительных взглядов. Да и не знал, что он умеет презирать.
— Билеты проверяют там! — он кивнул в сторону, где толпились фанаты.
— У меня нет билета! Я его давно потерял! — вызывающе ответил я. Сдвинул на затылок кепку и посмотрел ему прямо в лицо. Я еще надеялся на чудо. Но чудо не произошло.
— Ах, нету! Тогда вали отсюда! И поживей! Подобру-поздорову! — сквозь зубы процедил он, уже не сдерживая себя.