Все изменяет тебе
Шрифт:
Джон Саймон Адамс видит, что попытка морального воздействия на капиталистов закончилась бойней, в которой погибли десятки его товарищей по классу. Тогда он в полной мере понимает правоту другого рабочего вождя, Джереми Лонгриджа, закаленного в горниле тягчайших испытаний и понявшего раз и навсегда неумолимые законы классовой борьбы. Адамсу еще надо дорасти до того понимания борьбы, которым обладает Лонгридж, и мы видим, каким мучительным путем приходит он к познанию истины. От этого герой нисколько не теряет в наших глазах. Мы судим его не по ошибкам, совершенным им, а по искренности и преданности делу рабочего класса. Когда Адамса осуждают по ложному обвинению в убийстве, он готов примириться с этим и спокойно встретить смерть, ибо ему кажется,
Роман проникнут духом подлинного трагизма. Самые дальновидные из борцов сознают невозможность победы в настоящем. Лонгридж и Коннор, два других вождя рабочих, понимают, что время еще не пришло для победы пролетарского дела. И все же они, и вместе с ними Джон Саймон Адамс, идут на борьбу, уверенные, что даже их поражение и гибель закладывают фундамент будущего освобождения народа. В этой сознательной жертвенности проявляется их величайший героизм. И, конечно, существо трагизма данной ситуации отнюдь не только в гибели таких выдающихся борцов за дело рабочего класса, как Джон Саймон Адамс, а в трагедии всего народа, борющегося за свое освобождение в условиях, когда еще не созрели все необходимые для этого предпосылки.
Роль Алана Ли в этой трагедии двойная. С одной стороны, он вдумчивый и чуткий наблюдатель всего происходящего и ему доступно глубокое понимание людей, а также обстоятельств. Он понимает и чувствует справедливость стремлений рабочих и симпатизирует им. Но есть во всем этом и другая сторона: это вопрос о его собственном участии в происходящей борьбе.
Алану хотелось бы остаться над схваткой. Он видит, что победы все равно не достичь. Обстоятельства складываются, однако, так, что он постепенно, нехотя и сопротивляясь, втягивается в борьбу и оказы- вется одним из тех, на кого со всей силой обрушивается месть капиталистов. Вместе с Адамсом арфист осужден на смерть. Он уже примиряется со своей неизбежной гибелью. Но вот перед ним возникает надежда на спасение. И здесь автор снова показывает всю гамму чувств Алана от животной радости, охватившей его при мысли, что он будет существовать, до высокого сознания, что если он, как чело век, хочет оправдать это вернувшееся к нему счастье жить на земле, то только бы ради продолжения борьбы, в которой сложил голову его друг Джон Саймон Адамс.
Роман имеет как бы два финала. Рабочие потерпели поражение, они готовы вернуться к работе даже при сниженной заработной плате. Но идея борьбы не умерла. Мы знаем, что рабочие покорились не навсегда и настанет день, когда они снова поднимутся, более зрелые и более подготовленные к борьбе. Мы знаем, что в будущем их ждет победа, хотя путь до нее далек и труден.
И второй финал: возвращение Алана Ли в рабочий поселок после страшной трагедии, пережитой им. Он встречает трактирщика Лимю- эла, низкого предателя, выдавшего его и Джона Саймона Адамса. Мы ждем, что арфист ответит ему хотя бы презрением. Но этого не происходит.
Заключительные страницы романа смутили некоторых наших критиков и, возможно, удивят читателя. Удивит то спокойствие, с каким Алан Ли беседует с предателем. Что это? Признание своего поражения? Филантропическая сентиментальность? Из всех возможных объяснений мне кажется наиболее верным то, что Алан Ли после всех испытаний стал выше личных симпатий и антипатий. Он понимает, что его враг не этот жалкий Лимюэл, сам согнувшийся под бременем своей низости и подлости. Враг Алана и всех честных людей — это прежде всего строй жизни, создающий все эти мерзости. Можно уничтожить жалких лимюэлей, но в тысячу раз важнее уничтожить мир, порождающий их.
Алан Ли уходит. Но не затем, чтобы устраниться от борьбы. Он будет ее продолжать, и его орудием будет его искуссто. Рассказ Алана, который мы выслушали, и есть выражение его непримиримого отношения к миру, убившему Джона Саймона Адамса, сделавшего несчастными многих других, осужденных жить под гнетом рабства и нищеты. Алан несет в себе горе каждого. Он созрел для своего искусства.
Когда — то при встрече вождь революционных рабочих Джереми Лонгридж сказал Алану: «Только тогда, когда ты проникнешься пониманием человеческих судеб, муки и радость творчества вознесут тебя на высоты искусства». Арфист Алан Ли прошел крестный путь страданий и борьбы, почувствовал слитность своей судьбы с судьбой народной, и это родило мужественную, лиричную поэму, которую автор предлагает нашему вниманию.
Мы лишь бегло коснулись некоторых сторон ее содержания. Остальное читатель увидит и поймет сам. Он оценит жизненную правдивость рассказа и не осудит автора за отступления от того, что принято считать типичным. Надеемся его не удивит, что даже суровая душа капиталиста Пеибори оказалась чувствительной к музыке арфиста, что самого арфиста могла полюбить странной любовью гордая и капризная Эллен Пенбори, что мужественный Джон Саймон Адамс радуется и страдает в любви так же, как и более слабые характером люди, одним словом, что в этой книге люди обыкновенны и необыкновенны, как это бывает и в действительности.
Мне очень хочется, чтобы книга понравилась читателю, как она понравилась мне. Хотелось бы увидеть ее в руках молодых людей, и особенно тех, кто не помнит или не хочет даже думать о том, что лучшее в нашей жизни добыто ценой священной крови борцов за свободу. Нет стремления более благородного, чем желание быть достойным людей, жертвовавших собой ради нас.
Эта книга дорога еще и тем, что вводит в круг наших симпатий маленький, но мужественный и прекрасный народ Уэльса. Нас радует, что творение художника открыло нам еще одного друга и брата по крови, пролитой в борьбе за освобождение людей труда во всем мире.
1
Прямо передо мной последним перевал, а по ту сторону горы, у входа в долину — поселок Мунли, конечная цель моего путешествия. Сегодня десятый день, как я шагаю, а ноги все еще довольно бойко и твердо ступают по мягкой заросшей тропе, ведущей к верхушке лесистого склона. Артуровым Венцом окрестили люди эту возвышенность, так как чьи — то вдохновенные глаза увидели в ее закругленной вершине спокойную и меланхолическую величавость.
Меня здесь знали под кличкой «арфист». Годами скитался я по этим краям с переносной арфой, подвешенной за спиной на коротких ременных лямках. По вечерам я играл на этой арфе перед любой публикой, расположенной слушать меня. Никогда в жизни я не был хорошим музыкантом. Страстно интересуясь окружающими меня людьми и предметами, я лишь машинально перебирал пальцами струны и не сумел хоть сколько — нибудь приблизиться к артистической славе.
Играя, я стремился лишь к одному — вовлечь сердца моих слушателей в затаенную орбиту моих собственных сокровенных дум, вплести и их голоса в мои сумеречномягкие и грустные аккорды. В горах и долинах, в любом селении, где мне доводилось провести хотя бы один короткий день или одну ночь, вокруг моей арфы нагромождались горы признаний, неутоленной тоски, скорбей. Но когда игра и пение кончались, я чувствовал, что под оздоровляюшим воздействием ветра и солнца эти горы человеческих печалей отступают вдаль, ибо во мне была какая — то сила, ограждавшая меня от мук чрезмерной жалости; она принуждала окружающих оставлять меня в покое и не мешать мне жить.