Все лестницы ведут вниз

Чернышев Олег

Буквально оттолкнув от себя дверь кабинета директора, она ногой захлопнула ее, ловко подцепив ступней ноги. От этого показного пренебрежения Ирину Васильевну передернуло, но виду тому она не подала, решив оставаться спокойной с «провокаторшей» до конца, которая, опять, намеренно не замечая директора, упала на стул и впилась глазами в окно.

— Признаться, я очень разочарована, Анна, — начала она.

— В чем же, Ирина Васильевна? — не отрываясь от окна спросила Аня. Она предполагала, что это раздражает директора не меньше, чем Татьяну Алексеевну.

— Ты знаешь. Только ты мне вот что скажи. Зачем тебе это надо? Анна,

ну ты же девочка, а ведешь себя как какой-то хулиган. Ей-богу, ну нет у меня худшего баловника в школе, чем ты. Ты уже переплюнула всех разом, при чем на годы вперед. — Сделав короткую паузу, чтобы вызволить из Ани хоть какую-то реакцию, продолжила: — Ладно, оставим это. Ты мне только скажи, чего ты добиваешься? Просто ответь, что ты хотела этим доказать?

— Я знаю, — бросила она на Ирину Васильевну прищуренный взгляд, — что на меня написали два класса, потому что вы напугали их оставить без всякой херни, без которой их мелочные душонки не знают дальнейшего смысла своего безнадежного существования, — как заученную выпалила Аня речь. Директор внимательно слушала. — Ну этого следовало ожидать, Ирина Васильевна. Ведь вы на это то и рассчитывали. Укажут вам на кого-то, и не ударите в грязь лицом. Согласитесь, ведь так? И все как-бы по-справедливости, да, Ирина Васильевна? — Словно бросая вызов, Аня не сводила прищуренных глаз с директора. — И вы нашли якобы виновника, и им — этим членистоногим теперь хорошо; теперь они спокойны. Вам же все равно было на кого укажут, но тут дело ясное, что на Воскресенскую. На кого же еще? Эти уроды же как говорят? — Ей то чего? Аньке похер; потерпит это нищее убожество. Да, так и говорят — уроды. А вам, уважаемая Ирина Васильевна, — язвительно проговорила она, — все равно. Главное, чтобы указали. Или вы скажете, что не так?

За весь монолог Воскресенской, произносимый ею спокойного и уверенно, без единой дрожи в голосе и только с некоторой озлобленностью, Ирина Васильевна ни разу не моргнула. Аня не мало удивила директора сказанным, но не обращая внимание на мысль «хулиганки», Ирина Васильевна лишь вздохнула, опустив — как излишние — все произнесенные до того слова.

— Вот ты мне глядя в глаза скажи, Анна. Ты украла работы?

— Да, я украла, — незамедлительно ответила она. — Только об этом никто не мог знать. Ни один лицемер. А если бы кто и знал, то в первый же день на меня настучали. Они такие — Ирина Васильевна, — ваши приличные люди. Вообще, в вашей школе слишком много этих приличных масок ходит. Одни маски и фантики. А вы нам все: страна, страна… Да эти первые родину продадут, лишь бы свою обертку не потерять!

— Это ты так о своих же сверстниках говоришь, потому что сама виновата, и ты это прекрасно понимаешь, Анна. И не надо мне тут зубы скалить, Воскресенская! — сорвалась Ирина Васильевна, ударив ладонью по столу. — Сама то ты кого лучше? Никто из них, как видишь, не ходит по учительским и не крадут бесстыдно тетради! А ты… опустилась ты, Анна. Мне очень жаль. Честно тебе говорю, — положила руку на грудь, — я очень разочарована.

— Да мне плевать на все ваши разочарования и мнения, а на ваше — Ирина Васильевна — особенно…

— Воскресенская! Ты помни, где находишься! — вскричала директор.

— А что я такого сказала? — перешла и Аня на повышенный тон. — Как я должна относиться к вашим словам, если вы бумажки подбираете? Указали, на кого хотели, а вам похеру; главное, что указали! Что, не так?

— Воскресенская

Анна!

— Мнением вашим только подтереться и спустить в унитаз…

— Прекрати сейчас же! — ударила в нетерпении по столу. — Ну ты и хамка, — протянула она. — Я, конечно, знала, но что б так… Видно, Татьяна Алексеевна с тобой за пол года совсем не продвинулась. Я так и думала. Все эти психологи только…

— А вы Татьяну Алексеевну не трогайте! — закричав вскочила Аня. — Вы все… Все вы тут вместе ее одну не стоите. Как пауки в банке существуете, жрете друг другу спины, доносы пишите, бумажки складываете… А потом о приличии, твари, говорите… О справедливости рассуждаете! Уроды вы конченые! Вот вы кто! Достали уже! — крикнула Аня.

— Воскресенская, пошла вон от сюда! — встала Ирина Васильевна. — Хамка какая! Вы посмотрите — за справедливость она! Иди на занятие, Воскресенская, и чтоб после уроков у меня, поняла? Поняла, я спрашиваю?

Но Аня не сдвинулось с места. Не отрываясь, она злобно смотрела на директора. Плечи и грудь ее быстро, от волнения вздымались и мигом опускались, а нахмурившееся лицо замерло в брезгливом, прищуренном выражении. Аня спешно, напряженно пыталась найти что ответить, но ничего не придумав, просто сказала:

— Пошла на хер, паучья мразь, — а после выбежала, так хлопнув дверью, что вслед за сквозняком ударило окно, а по стеклу дугой побежала трещина.

Часть 3. Глава III

1

Время лечит раны, но не все. Оно притупляет страх, но не всегда. После последнего случая в комнате, Аня еще больше боялась переступить порог этажки. И страх не унимается — он растет. Оставалось только быстренько пробежать второй этаж, закрыться на крыше и ты в безопасности. Сиди сколько хочешь: кури, думай, мечтай. Этим и привлекала крыша, и манила она тем, что мечтается здесь как-то особенно. Тут как на границе двух миров. Под Аней страшная, таящая в себе извечную немую тьму и холод этажка, а над головой голубое, тепло-музыкальное небо и вечно невозмутимые белые облака караваном плывут по нему.

«К тьме прикоснуться легко — спуститься не сложно, а подняться уже нельзя», — размышляла Аня. «Испачкаться просто, но очиститься невозможно», — продолжала она. Этажка так близка, в ней так легко потеряться, а небо так далеко — и рукой не дотянуться, если не щупать облака в водах пруда, где утки плавают по небу. Не стать Ане птичкой, которая вспорхнет своими крылышками и полетит над землей; не соприкоснется с ней — ее грязью — хотя бы на время. О, как это много! Этого было бы предостаточно!

Сколько угодно можно мечтать о крыльях, а правда — рассуждала она — одна: этажка стала ее домом, а комната спальней. Может поэтому, не смотря на страх, Аню так тянет сюда? Тьма тут живая — Аня знала и никто бы не смог переубедить ее в обратном — лучше всех знающей эти стены. Тьма — это не просто отсутствие света, уверена она, а противоположная ее сущность — не хорошая, не плохая, просто другая. Она могущественна, особенно здесь, но поглотить полностью не в силах, во всяком случае ее — Аню. Сейчас это кажется печальным, а тогда и вовсе как камнем свалился обезнадеживающий ошеломляющий факт. Часто, слишком часто хочется слиться с тьмой, стать столь же неживой, бесчувственной, как эта чернота, как пустота всей ее природы, но все попытки тщетны.